независимого от германской политики решения таких вопросов невозможно было добиться.
Хотя немецкая администрация в Прибалтике в 1941–1944 гг. в целом руководствовалась долгосрочными планами, определявшимися идеологией, реальности управления и военных нужд требовали достижения самых разных компромиссов. Несмотря на провозглашение немецкого культурного превосходства, во всех трех странах продолжала существовать национальная культура, хотя немецкие власти и контролировали ее проявления, чтобы не допустить «избыточного национализма». Оккупационные власти не стремились минимизировать использование местных языков. Писатели, пережившие «советский год», продолжали писать и публиковать книги. Весь период оккупации работали национальные оперные театры, художники выставляли свои работы, проводились певческие праздники. Высокопоставленные немецкие чиновники следили за тем, чтобы их фотографии на этих мероприятиях появлялись в немногочисленных газетах, издаваемых под жесткой немецкой цензурой. Оккупанты не прикладывали усилий для насаждения в местной культуре нацистской идеологии. Более чем вероятно, что циничная толерантность к «местной культуре» была продиктована убеждением, что лояльное отношение немцев к проявлениям национальной культуры заставит эстонцев, латышей и литовцев активнее работать на победу Германии.
Со своей стороны, три народа побережья, не предназначенные оккупантами к немедленному уничтожению, стали все больше разочаровываться в немецких «освободителях», особенно по мере того, как военные успехи Германии на Восточном фронте шли на убыль и фронт перестал продвигаться в глубь советских территорий. И в сельской местности, и в городах ощущался значительный недостаток продовольствия; представители «местного самоуправления» в лучшем случае могли решать незначительные проблемы, но никак не продвинулись в вопросах расширения национальной автономии. В соответствии с системой принудительных трудовых повинностей, оккупанты отправляли молодых мужчин и женщин на работы в Германию, навстречу неопределенному будущему. Большинство мер по национализации, предпринятых советской властью в 1940–1941 гг., не были отменены, невзирая на обещания; в этом смысле советский тоталитарный строй оказал немецким оккупантам большую услугу. Утрата иллюзий породила циничный взгляд на вещи, и, по воспоминаниям современников, сложилось общественное мнение, согласно которому немецкие оккупанты ничем не лучше их русских предшественников. Надежды на поражение Германии в войне и уход немцев из стран Балтии переплетались в общественном сознании с предположениями, что это вернет на побережье советскую власть. Случаи сопротивления немецким оккупантам отмечались с 1941 г.; в Латвии и Литве это сопротивление стало более организованным с 1943 г., а в Эстонии в 1944 г. Но из-за ситуации, в которой оказались народы побережья, цели борцов с нацистским режимом неизменно оставались различными: в то время как одни стремились к восстановлению национальной независимости, другие хотели вернуться в Советскую Прибалтику, то есть желали восстановления положения, существовавшего до вторжения немцев.
Когда в 1942 г. военная удача начала отворачиваться от Германии, немецкие стратеги стали рассматривать возможность отказаться от своей первоначальной точки зрения — не давать оружия в руки местного гражданского населения. Эта позиция уже была поколеблена ранее, когда создавались так называемые «добровольные полицейские батальоны» из местного населения, служившие на территории своих стран. К 1942 г. в таких батальонах служило около 20 тыс. литовцев, 14 тыс. латышей и 12 тыс. эстонцев. Новая политика состояла в создании национальных военных подразделений, чтобы посылать их на фронт, сражаться вместе с войсками вермахта. Организационно эти подразделения должны были стать частью военных частей СС (Waffen-SS); тех, кто в них служил, называли «добровольцами» (Freiwillige); на уровне полков там командовали эстонские, латышские и литовские офицеры, подчинявшиеся вышестоящим немецким военачальникам.
Новая политика привела к различным результатам в трех балтийских странах. В Литве активное подпольное движение способствовало негативному отношению к призыву, поэтому никаких национальных подразделений на стороне немецкой армии сформировать не удалось. Чтобы пресечь влияние оппозиционных идей на молодежь, немецкие власти закрыли Каунасский и Вильнюсский университеты, арестовали около 50 активистов и отправили их в концентрационный лагерь Штутгоф в Германии. В Эстонии успехи немцев в этом направлении оказались лишь чуть более значительными: в 1943 г. была сформирована 20-я эстонская дивизия Waffen-SS, изначально насчитывавшая 5 тыс. солдат (так называемый Эстонский легион). В численном выражении наибольшим успехом подобная политика увенчалась в Латвии, где в 1943–1944 гг. были сформированы 15-я и 19-я латышские дивизии Waffen-SS, в которых в конечном счете служило более 100 тыс. солдат (так называемый Латвийский легион). Латышский и эстонский «советы самоуправления» активно способствовали созданию упомянутых подразделений, но, несмотря на все их усилия, уклонение от службы стало повсеместным, и вскоре термин «доброволец» перестал отражать истинное положение вещей. Местное население призывали в эти части по достижении соответствующего возраста, и уклонение сурово наказывалось. Тем не менее эстонцы призывного возраста продолжали бежать в Финляндию (около 3 тыс. человек), и аналогичное поведение латышей привело к тому, что только 15–20 % состава латышских дивизий были истинными добровольцами. Как во времена войн за независимость 1918–1920 гг., эстонцы, латыши и литовцы сражались по обе стороны фронта: ряды Красной армии и советских партизан насчитывали примерно 30 тыс. эстонцев, 75 тыс. латышей и 82 тыс. литовцев. В конце 1944 — начале 1945 г. произошло несколько боев, в которых друг с другом с обеих сторон сражались «национальные» подразделения.
К лету 1944 г. население побережья стало понимать, что поражение Третьего рейха неизбежно. Продвижение немецкой армии на Восточном фронте давно прекратилось, и началось отступление (хотя использования этого термина избегали); в сентябре Красная армия начала полномасштабное контрнаступление. На Западном фронте после высадки союзников в Нормандии 6 июня 1944 г. немецкие войска также перешли к обороне. В Прибалтике любые публичные выражения беспокойства по поводу возможного возвращения советской власти жестоко карались как «пораженческие настроения», но слухи о грядущем поражении Германии только усиливались. Эти настроения сказывались и на немецких оккупантах, которые принимали отчаянные меры, особенно в сфере набора рабочей силы, — все большее количество местного населения привлекалось к принудительному труду. Отмечено много случаев, когда людей хватали на улице и отправляли в Германию, 16-17-летних юношей приписывали к различным вспомогательным службам (Hilfswillige), а немецкие гражданские власти стали занимать более снисходительную позицию, говоря о возможной автономии (и даже независимости) трех стран после победы Германии. Но к осени 1944 г. немецкие власти полностью потеряли кредит доверия в глазах большей части населения побережья; какую бы добрую волю теперь ни демонстрировали оккупанты по отношению к «коренным», все теперь интерпретировалось ими лишь как попытки призвать к сопротивлению местное население, при том что немцы вернутся к себе на родину.
В данном контексте чрезвычайно актуальным стал вопрос бегства жителей побережья, переживших «советский год», за границу, особенно когда стало ясно, что немцы предоставят места для беженцев на транспортных судах, идущих через Балтийское море (из портов «Остланда» в оккупированную Польшу). Также использовался сухопутный маршрут через Западную Литву в ту же Польшу, хотя он становился все менее доступным, поскольку советское контрнаступление в Литве означало быстрое продвижение к побережью Балтики. Еще
