этот источник истощился довольно быстро. В результате прибывающие специалисты, говорившие только на русском языке, были чужими в Прибалтике как с языковой, так и с культурной точки зрения, и трудности в общении часто замедляли процесс реконструкции. Большинство местного населения плохо владело русским языком, и то, что все посты в возрожденной иерархии власти занимали носители русского языка, подтверждало убеждение, что коммунистические партии и правительство управляются русскими. На самом высшем уровне, конечно, так и было, но относительно компартий в целом ситуация была более сложной. В 1940 г. компартии Прибалтики были весьма немногочисленны и несколько выросли за 1940–1941 гг. Теперь, после войны, число членов партии стало резко расти. Компартия Эстонии в 1945 г. насчитывала 2400 членов, а к 1951 г. их число выросло до 18 500 (менее половины из них составляли эстонцы). В Латвии в 1946 г. число членов партии составляло около 11 тыс., а к 1953 г. оно достигло 35 тыс. человек (около трети из них — латыши). В Литве в 1945 г. в партии состояло около 35 тыс. человек, а к 1953 г. в ней было 36 200 человек (литовцев — около 40 %). Соответственно, в 1940–1950 гг. большинство членов партии действительно составляли, как минимум, русскоговорящие, а то и вовсе не принадлежащие к числу местного населения, но, тем не менее, среди коммунистов в Прибалтике было значительное количество местных жителей.
Поскольку коммунистическая партия создавала и контролировала все посты высокого уровня через так называемую систему номенклатуры [26] (в Литве, например, по мере разрастания партии число таких позиций составляло около 42 тыс.), вступление в партию было разумным выбором для амбициозных людей независимо от их личных взглядов. Разумеется, многие члены партии были убежденными коммунистами, но множество других, вступивших в ее ряды в послевоенное десятилетие, сделали свой выбор под влиянием «двойной морали», сохранявшейся до самого конца коммунистической системы. Вступив в коммунистическую молодежную организацию — комсомол (и подтвердив этим свою благонадежность), можно было получить рекомендацию в партию и вместе с партбилетом получить все сопутствующие преимущества, а собственное мнение, если оно расходилось с «линией партии», держать при себе. Неизбежно, что при этом приходилось частично переходить на русский язык, поскольку партийная документация всех уровней в основном велась только на русском.
Разумеется, для многих путь в партию был закрыт. Это касалось людей с «неприемлемой биографией», то есть тех, чьи родственники были депортированы, эмигрировали в западные страны, принадлежали к «антисоветским» организациям в межвоенный период или «сотрудничали с немецкими оккупантами» в 1941–1945 гг. Люди с такими родственными связями не вошли в новую элиту. Учитывая сравнительно небольшую численность населения прибалтийских республик, местные кадровые ресурсы были исчерпаны в послевоенное десятилетие. После смерти Сталина в 1953 г. порядок приема в партию несколько изменился, особенно в Литве, но в любом случае населению Прибалтики приходилось подчиняться политической элите, которая лишь частично состояла из людей той же национальности.
Послевоенная реконструкция предполагала решение огромных задач. Человеческие потери были значительными во всех трех республиках: 17 % в Латвии, 20 — в Эстонии и 18 % в Литве. Однако не всем оставшимся в живых разрешалось участвовать в общем труде, исходя из их возможностей и навыков. Лояльность новому режиму стала важным критерием, и это требовало нормализации статуса тысяч людей, покинувших свои дома, но не территорию Прибалтики; требовалось выяснить, кто служил в немецкой армии и сражался против советской власти; необходимо было также урегулировать ситуацию с множеством распавшихся семей, в которых кто-либо эмигрировал на Запад. К тому же в регионе ощущался существенный недостаток продовольствия и других материальных ресурсов; систему образования, особенно начального, необходимо было восстанавливать; следовало позаботиться о жилье для значительного числа советских военных, ставших теперь постоянными жителями Прибалтики; также приходилось проверять и подтверждать лояльность тысяч людей, чья деятельность в период оккупации вызывала подозрение. Всю деятельность по экономической реконструкции и развитию следовало соотносить с централизованными планами, поступающими из Москвы; в 1946 г. прибалтийские республики были встроены в систему пятилетних планов со всеми соответствующими требованиями и квотами.
Наиболее актуальной задачей было восстановление промышленности. В Эстонии военные потери привели к почти 45-процентному спаду промышленного производства; аналогичные процессы произошли в Латвии и Литве. Сельскохозяйственный сектор тоже вызывал серьезные проблемы: продовольствие необходимо было производить очень быстро, но сельскохозяйственное производство по-прежнему основывалось на индивидуальных сельских хозяйствах. Немедленная коллективизация привела бы к разрушительным последствиям, и коммунистические партии прибалтийских республик решили в краткосрочной перспективе остановиться на реквизиции сельскохозяйственной продукции (изначально от каждого фермера требовалось отдавать 20 % урожая на нужды государства). Официальная пропаганда сообщала, что коллективизация произойдет не скоро и на добровольной основе.
Однако восстановление и реконструкция послевоенных лет успешно шли во многом из-за желания местного населения жить нормальной жизнью, а не из-за приверженности поставленным правительством целям «построения социализма». На протяжении долгого времени между правительством и так называемыми трудящимися массами, от имени которых оно правило, продолжала стоять стена недоверия и подозрений. Это не могло быть иначе. Те, кто пережил войну и две последовательные оккупации, усвоили уроки выживания в тоталитарной системе: для того чтобы выжить, необходимы покорность и фатализм, а также готовность идти на уступки, довольствоваться имеющимся и мириться с двойной моралью. Ни один из этих способов выживания, однако, не предполагал принятия легитимности системы и ее ценностей. Требовалось лишь понимать, чего хочет власть, и поступать соответственно. Новые режимы считали само собой разумеющимся, что население Эстонии, Латвии и Литвы всячески «разлагалось», живя на протяжении двух десятилетий за пределами влияния Москвы. Многие знали о материальных соблазнах «капиталистического Запада», другие сами процветали до войны, а у третьих родственники или друзья покинули Прибалтику и, насколько известно, жили на Западе. Угрозу «буржуазного национализма» подозревали везде и готовы были искоренять. Необходимо было внедрить в общественное мнение представление о ведущей роли коммунистической партии и, что еще более важно, о мудром руководстве Иосифа Виссарионовича Сталина. Всю память о лучших временах в прошлом необходимо было стереть. Иными словами, реконструкция в этом регионе означала не только экономическое восстановление, но также, что более важно, изменение коллективной психологии трех народов Прибалтики.
При жизни Сталина (до 1953 г.) коммунистические партии яростно атаковали все, что напоминало о довоенных режимах. Строжайшая цензура обеспечивала, чтобы о них не говорилось ничего позитивного, а о периоде начиная с 1945 г. — ничего негативного. Цензура действовала во всех сферах выражения общественного мнения. Были подготовлены длинные списки «устаревших» печатных материалов — книг, периодических изданий, брошюр межвоенного периода и более старых, и все эти издания были изъяты из библиотек, уничтожены или помещены в спецфонды, доступные только заслуживающим доверия исследователям. Был создан новый список классиков литературы, состоящий из фамилий «прогрессивных» писателей
