пленных и пропавших без вести). Следовательно, среднемесячные потери с августа до октября составляли около 245 тысяч человек плюс 15 тысяч человек в ноябре. Заметим, что здесь не учтены американские безвозвратные потери: они пришлись в основном на этот период и в целом достигли 110 тысяч убитыми и 11 480 пленными. Если и их принять во внимание, то показатель “нетто-потерь” в конце 1918 года уменьшится.
источники: War Office, Statistics of the British Military Effort, pp. 253–265; Reichswehrministerium,Sanitдtsbericht, vol. I, pp. 140–143; Guinard et al. Inventaire, vol. I, p. 213.
Чем же объясняется такая разница как по эффективности, так и по результативности в сухопутной войне между Антантой и Центральными державами?
До сих пор наиболее популярное объяснение: военное руководство Антанты — “ослы”, а британские генералы были исключительно “мелочными, придирчивыми, закоснелыми и близорукими… из-за своего узкого образования” {1569}. Как писал Т. Э. Лоуренс, “солдаты часто проявляли отвагу, но их командиры столь же часто растрачивали приобретенное преимущество по глупости — и даже этого не замечали” {1570}. Ллойд Джордж также пренебрежительно отзывался о генеральских “мозгах… до отказа забитых бесполезным хламом, от части которого так и не удалось избавиться до самого конца войны” и подчеркивал, что генералы “знали о современной войне только понаслышке” {1571}. Этого же взгляда продолжают придерживаться некоторые современные авторы, в частности Лаффин, объявивший британское командование кучкой “престарелых мясников и головотяпов” {1572}. Впрочем, более сдержанные и академичные исследователи в последнее время уточняют свою критику. Генералы, как утверждается, плохо понимали природу окопной войны и организовывали плохо подготовленные или недостаточно поддержанные артиллерией атаки без четких целей, причем продолжали их даже тогда, когда их бесперспективность становилась очевидной. Кроме того, они стремились прорвать германские рубежи, а не нанести немцам максимальные потери, пытались продвигаться вперед, независимо от тактической ценности занимаемой территории, и не ценили позиции, подходившие для артиллерийского наблюдения. По мнению Бидуэлла и Грэма, довоенной армии не хватало полноценной доктрины и она так и не приспособила свою тактику к новой технологии войны {1573}. Аналогичного мнения придерживается и Трэверс {1574}.
Защитники злосчастного армейского руководства в свою очередь выдвигают ряд аргументов, объясняющих сравнительно высокие британские потери.
1. Британской армии приходилось атаковать, в то время как немцы (и турки в Галлиполи) имели возможность вести бой от обороны. Новое оружие вытеснило солдат с поля боя, загнав их в окопы и блиндажи. Используя мощь артиллерии, можно было прорвать оборону противника, однако этим успехом часто не удавалось воспользоваться. Артиллерийские снаряды так вспахивали землю, что становилось чрезвычайно трудно перетаскивать орудия вперед на новые позиции, чтобы затем под их прикрытием иметь возможность продолжить наступление. В результате атаки часто срывались, а противник при этом быстро подвозил подкрепления по железной дороге. Террейн сравнивает атакующую армию с боксером, у которого загипсована нога, — сильным, но медленным {1575}. Так было почти везде, по словам Фуллера, “главными врагами на всех фронтах были пуля, лопата и проволока” {1576}.
Нельзя сбрасывать со счетов и технические трудности со связью и управлением {1577}. В 1914 году у Британских экспедиционных сил не было полноценных средств для воздушного наблюдения, аэрофотосъемки и сигнальной связи. Карты были неточными. Линии связи обрывались на передовой, так что стоило войскам продвинуться вперед, их местонахождение оказывалось неизвестным. Во время битвы можно было принимать любые меры предосторожности — например, зарывать три параллельных кабеля на трех разных маршрутах, — однако вражеские снаряды все равно обычно разрушали линии связи. Соответственно, генералам приходилось полагаться на неполную информацию, получаемую от вестовых {1578}. Радиосвязь и сложные системы сигналов появились у военных только в 1918 году. Недоразвитость технологий связи, бесспорно, увеличивала потери атакующей стороны {1579}. Холмс писал: “Характерные особенности Западного фронта были связаны не только с возросшей убойной силой оружия, но и с отставанием технологий связи от оружейных. Между тем оборонявшиеся опирались на собственные коммуникации. Поэтому им всегда было проще вызвать подкрепления в случае неудачи, чем атакующим, которые были растянуты по наждачной поверхности поля боя, закрепить успех” {1580}.
2. Англичанам неоднократно приходилось переходить в наступление без должной подготовки: по необходимости поддержать союзника. БЭС не начали бы плохо подготовленное наступление в 1915 году, если бы не было (по выражению Китченера) “сомнений в том, как долго они [русские] смогут выдерживать удары Германии” {1581}. Китченер также предупреждал кабинет, что “нельзя без серьезных и, возможно, фатальных последствий для союза отказать Жоффру в сотрудничестве, которого он ожидает” {1582}. Как утверждал в январе 1915 года Эшер, “французы великолепны, но они не выдержат давления больше определенного” {1583}. Очень характерно, что в марте 1915 года, когда Франция отменила наступление на хребте Вими, которое должно было совпасть с британским наступлением у Нев-Шапель, сэр Джон Френч все равно решил атаковать, чтобы доказать свою готовность “к верному и сердечному сотрудничеству” {1584}. Аналогичным образом дату, время и место наступления на Сомме определяли французы, а не Хейг, который предпочел бы атаковать во Фландрии.
Так продолжалось и в 1917 году. Чартерис оправдывал Третью битву при Ипре тем, что французы могли “дрогнуть”, если бы британские войска были переброшены на другое направление (в Адриатику, поддержать слабеющую Италию, как хотел Ллойд Джордж) {1585}. Британская армия не могла завладеть стратегической инициативой — то есть начать определять самостоятельно, где и когда атаковать, — до самых Мессин в июне 1917 года. Однако сама по себе независимость не помогла бы англичанам выиграть войну. Необходима была полноценная координация усилий между союзниками. Британская армия смирилась с тем, что континентальные операции требуют единства командования при французском верховенстве, только перед лицом германского наступления 1918 года {1586}. Впрочем, даже после этого возникали определенные трудности: например, американцы под командованием Першинга не хотели объединяться с союзниками и подчиняться Петену, чем лишали себя возможности воевать под руководством более опытных командиров {1587}.
3. Британская армия — в отличие от германской — не была предназначена для континентальной войны. В июне 1919 года Хейг вспоминал: “Мы вступили в войну неподготовленными… До самого ее конца мы отчаянно пытались наверстать упущенное” {1588}. Например, в мирное время существовал только один корпусной штаб, что отчасти было связано с финансовыми ограничениями, а отчасти с нежеланием вводить дополнительные уровни командования между ставкой главнокомандующего и БЭС {1589}. Алленби, приняв командование кавалерийской дивизией, обнаружил, что у
