издавать в Провене сатирический журнал «Диоген», публикация эта переполошила местных реакционеров; по городку поползли недоброжелательные сплетни, в которых имя Моро связывалось с именем Луизы; поэт вынужден был драться на дуэли, а так как скандальный шум все разрастался, ему пришлось уехать в Париж и, кажется, больше уже никогда не видеть любимую женщину, с которой он только переписывался.
У Лебо Моро проработал несколько лет, затем с 1829 г. он — наборщик в одной из парижских типографий. В Париж Моро приехал в качестве ученика боготворимого им Беранже, а так как последний находился в тюрьме после процесса 1828 г., Эжезипп отправил ему песню-послание «Беранже» и участвовал в проведении общественной под писки на уплату денежного штрафа, которому был дополнительно подвергнут знаменитый песенник.
Г. Стааль. Офорт, изображающий Луизу Лебо, речку Вульви, а в нижнем медальоне профиль Армана Лебайи, первого биографа поэта
Подобно другим типографским рабочим, Моро с первого же дня принял активное участие в событиях Июльской революции, о чем и писал впоследствии в одном из стихотворений, «Диогена»:
…Когда, пройдя по лужам крови вброд,
Собрав трехдневный сейм под канонадой трона,
Париж вотировал падение Бурбона;
Когда, спасая край ценою гекатомб,
Сменили бой шаров баллотировкой бомб;
Когда посланцы шли со всех концов державы
На грозный Jeu de paume, на поле бранной славы,
Я штык мой предъявил как выборный мандат,
И встал за мой Провен как воин-депутат [20].
Моро сражался за республиканский строй, а к провозглашению Июльской монархии отнесся резко отрицательно, видя в ней лишь смену одного деспотизма другим. Не удивительно поэтому его появление на баррикадах левореспубликанского восстания в июне 1832 г [21].
Прекрасная песня Моро «5-е и 6-е июня 1832 года» объясняет причины этого восстания недовольством народа, обманутого исходом Июльской революции. «Народ, открыв наконец глаза, прошептал: «Мое дело предали. В Лувре, обагренном моей кровью, на моем голоде жиреет король. Мои босые ноги попирали золото, моя рука разбивала трон; мне ли протягивать ее за подаянием, когда я еще могу сражаться?»
И Моро воспевает доблестную жертвенную борьбу молодых революционеров-республиканцев. Париж не захотел поддержать их, а ведь они стремились возродить былую доблесть Франции, вернуть ей прежнюю славу освободительницы народов Европы:
… Они погибли, доказав,
Что можем в Дециев мы верить.
Свобода! Франция! Какой
Ждет нас расцвет, когда к границам
Республика, горя душой,
Всей лавой армий устремится!
Сохранив в этой песне беранжеровское понимание на рода как патриота, помышляющего прежде всего о славе Франции, о ее всеевропейских освободительных целях. Моро уже расходился со своим учителем, воспевая их революционную борьбу голодного и обманутого народа, которая должна была смести троп Луи Филиппа.
Песня Моро, оплакивавшая героев восстания, погиб игах кто в бою, кто на эшафоте, была издана в 1832 г. листовкой и немедленно конфискована. Но революционный лагерь настолько запомнил ее, что интонации и ход рефрена песни:
Они погибли все в бою.
Отчаянье владеет нами.
Найдем же смелость — скорбь свою
Излить в слезах пред палачами!
— были повторены не одним народным поэтом, оплакивавшим разгром июньского рабочего восстания 1848 г.
Реалистические и романтические тенденции у Моро постоянно переплетались. В его последующих сатирах и элегиях романтическое начало проявлялось со все большей силой, но в жанре песни он обычно следовал реалистическим традициям песенного мастерства Беранже. Вообще у большинства других политических поэтов, особенно у поэтов-рабочих, песня оставалась по преимуществу реалистической, и только у тех из них, кто был подвластен влияниям утопического социализма, она несла черты романтизма, проявившиеся в идеалистическом понимании предпосылок, надежд и целей общественной борьбы.
В песне «5-е и 6-е июня 1832 года» Моро давал чисто реалистическое объяснение причин восстания, и романтична была лишь его мечта о революционных французских армиях, которые принесут освобождение народам Европы. Но уже в следующем, 1833 г., издавая «Диогена», поэт начал все более поддаваться — в жанре сатиры — романтическим влияниям, хотя реализм его вовсе не угасал.
«Диоген» существенно отличался от «Немезиды». Моро вовсе не стремился, например, подробно разоблачать деятельность правительственных кругов, министерств и палат Июльской монархии. Общенациональная тема Беранже и Бартелеми все более вытеснялась у Моро темой невзгод, страданий и борьбы народных масс.
С торжественным подъемом, мажорно, увлеченно рассказывал Моро об Июльской революции и о своем участии в ней; мы уже цитировали эти строки. Но гораздо звучнее в «Диогене» тема разочарования в исходе революции, ибо, как пишет Моро, бойцы ее отдали свои молодые жизни лишь затем,
чтоб утвердить слова и свергнуть имена,
чтоб на фронтонах правительственных зданий лицемерно утвердились слова «Свобода — Равенство — Братство», а имя Карла X было заменено именем Луи Филиппа.
Эта замечательная, реалистически ясная формула ущербных результатов революции, разумеется, не ставит под сомнение целесообразность самой народной борьбы: народ, участвующий в революции, всегда восхищает поэта, который в позднейшей сатире «Жану-парижанину» изобразит его одновременно во всей неприглядности его нищеты, но и в эффектном облике смельчака-тореадора:
Да, пьян от голода, храпя на дне канавы,
Народ способен вдруг восстать для бурной славы
И на бодливого бурбонского быка
Обрушить бешенство победного клинка!
Говоря же в сатире «Поэт в провинции» о собственных задачах как поэта и романтически изображая себя посланцем бога на землю для того, чтобы приносить радость беднякам, бичевать вельмож и любить свободу, Моро первейшим долгом своим считает звать народ к продолжению его борьбы:
… И я пойду, о братья,
Как новый трубадур, как нищий савояр,
С мятежной лирою в толпу, на тротуар,
Греметь с треножников пред босоногой рванью,
Жестокой правдою плебеев звать к восстанью!
Но Моро не хочет, чтобы свержение Июльской монархии привело к торжеству сил, борющихся против нее справа и находящихся во взаимной вражде с народом. Так, в сатире «Генриху V», страшно
