Барбье «Лев» (декабрь 1830). В обиход последующей политической поэзии не менее прочно вошел созданным поэтом образ «льва» — могучего революционного народа. С той же драматической силой и горечью писал Барбье о том, как «народный лев», совершив трехдневную революцию, утомился и задремал, как льстиво ласкали и убаюкивали его гаденькие трусливые карлики и как, вое пользовавшись его сном, они сумели опутать его, сковать и надеть на него намордник.
Новая сатира Барбье остро дополняла «Добычу», заявляя о том, что народ подло обманут и снова в неволе по милости тех же буржуазных «трусливых мошенников». Большого художественного и общественного значения полна и сатира «Кумир» — резчайшее выступление Барбье против бонапартистского лагеря и против Наполеона I, в лице которого Барбье видел лишь безжалостного честолюбца, погубившего неисчислимое множество человеческих жизней. Это был удар по «наполеоновской легенде» и по усилившейся после Июльской революции активности бонапартистов: в это время был еще жив сын Наполеона, герцог Рейхштадтский, которого уже именовали Наполеоном II (он умер в Австрии в 1832 г.).
В дни Парижской Коммуны 1871 г. Анри Рошфор перепечатал сатиру Барбье в своей газете «Мо д'Ордр» в связи в предстоящим сносом коммунарами Вандомской колонны, памятника наполеоновского милитаризма.
В ряде других сатир сборника «Ямбы» (1831) Барбье выразил отвращение к Июльской монархии, к растлевающему влиянию денег, к уродству, пошлости и низменности буржуазного строя. Но он начинал уже встревоженно высказываться о мятежном народном лагере, казавшемся ему несознательным и анархичным; тут поэт все более отдавал дань своим растущим религиозно-консервативным воззрениям [13].
В своих противоречиях поэт отразил колебания буржуазно-демократической революционности. Сегодня она была еще способна на некоторую самокритику, еще могла думать, что народ вправе претендовать на какую-то часть завоеваний «трех славных дней», еще способна понимать его недовольство гибелью своих надежд и хищным рвачеством новых, буржуазных хозяев жизни, сумевших надеть намордник на «народного льва». Но далее она уже смирялась с положением вещей и переходила на антиреволюционные позиции для охраны достигнутого строя «настоящей» конституционной монархии.
Другим замечательным художественным памятником тех же самокритических тенденций буржуазно-демократической революционности 1830-х годов является знаменитая «Немезида» — еженедельная стихотворная сатира, которую Огюст-Марсель Бартелеми (1796–1867) издавал (при небольшом сотрудничестве Жозефа Мери) с 27 марта 1831 г. по 31 марта 1832 г.
Издание «Немезиды» было делом неслыханным как по самому характеру подобного периодического издания, так и по той силе возмущения, протеста и кипучей страстности, с которой Бартелеми обрушился на новорожденную Июльскую монархию. «Немезида» неустанно бичевала правительство за взятый им реакционный курс во внешней и внутренней политике, за отказ поддерживать европейское революционное движение, развязанное свержением Реставрации, за снисходительность к проискам и заговорам легитимистов, за полное равнодушие правительства к нуждам народа, к его нищете и голоду и за кровавое подавление им народных волнений, крупнейшим из которых в пору «Немезиды» было первое восстание лионских ткачей в ноябре 1831 г.
Бонапартист в глубине души (каким он был до этого и проявил себя впоследствии), Бартелеми, издавая «Немезиду», скрывал свои подлинные позиции, выражая лишь широкое общее недовольство исходом Июльской революции. Он с сочувствием писал о народных волнениях, о лионских повстанцах, и заслугой его было то, что он заговорил обо всей массе народных тружеников. В сатире «Поэт и восстание» (июль 1831 г.) он выразил глубокое возмущение «бессовестными» правительственными газетами, лживо утверждающими, что инициаторами восстаний являются «каторжники». Нет, утверждал Бартелеми, причина этих восстаний — в голоде масс. «Кто питает это бесконечное восстание, этого движущегося гиганта? — голод! Голод! Вот бич, оставляемый без внимания нашими мудрецами; взгляните, как изборождены лица его свинцовой рукой! Когда закрывается мастерская и ремесленник не зарабатывает больше в предместье на каждодневный кусок хлеба, он идет, обросший бородой, свесив руки, с пустым взором, работать на верфи мятежа». Свое место как поэта Бартелеми желал видеть на стороне рабочего люда, «новых Спартаков», проливающих в восстаниях свою «великодушную кровь». В дни восстаний, говорит поэт, «всегда я буду плыть в движущейся толпе, чтобы налету создавать ее живую историю». Отметим справедливости ради, что ни в каких восстаниях 1830-х годов Бартелеми не участвовал.
Бартелеми не понял глубоких причин Лионского восстания, вызванного внедрением машины в шелковую промышленность, которая издревле была кормилицей ремесленников-кустарей, во множестве оставшихся теперь без заработка, и не сумел заметить, что восставшие ткачи выдвигали помимо экономических, правда смутно, уже и политические, республиканские требования. Но он был искренне возмущен тем, что правительственные войска открыли артиллерийский огонь по Лиону. Голодных ткачей нужно накормить, войскам следовало бы стрелять в них не картечью, а ковригами хлеба, писал Бартелеми в сатире «Лион» (декабрь 1831 г.).
В сатире «Всеобщее восстание» Бартелеми говорил о том, что гражданская война, раздирающая общество, — это война голодных против сытых. Мимоходом упомянув, что, может быть, в будущем какой-нибудь «уравновешенный ум перераспределит дележ великого наследства», поэт полагал, что в настоящем необходимо, чтобы «сытые» протянули руку помощи голодным, ибо это в их собственных интересах. «Наступил час, — обращается поэт к «богачам», — когда нужно отдать телогрейку нагой нищете и черный хлеб — голоду. Только этой ценой сохраните вы свой плащ и право есть чистую пшеничную муку» Поделиться с народом тем более необходимо, настаивает Бартелеми, потому что «эти темные люди, которых называют пролетариями», жаждут только утолить голод. Они ничего более не добиваются: у них нет никаких политических интересов, им безразлична форма правления, безразлично, кто должен править Францией — Луи Филипп, или Наполеон II, или юный легитимистский претендент (так называемый Генрих V), живущий в Шотландии, или президент республики.
В сатире «Восстание», обращаясь к богачам, Бартелеми пишет:
Спешите! Горизонт суров и мрачен,
Пускай успех не кружит головы.
Сейчас Лион весь ужасом охвачен
И голод смертью наказали вы.
На севере, на западе — повсюду
В отчаяньи смиряется нужда.
У ваших войск еще победы будут,
Но ваш успех непрочен, господа!
Послушайте пророка предсказанье,
Мой взор — открыт, слова мои — не бред:
Вам не сломить всеобщего восстанья
Ценой кровавых временных побед!
И там и тут растет голодный строй.
Что им до партий, до имен, до кличек?
Король, республика, Наполеон Второй,
Шотландский мальчик — это безразлично.
Не в этом суть. Здесь истина проста:
Голодных в бой ведет повсюду голод.
Свои предместья Рыжего Креста,
Очаг борьбы, имеет каждый город.
Голодных — тысячи, весь человечий род.
Он к сытым тянет руки, он встает!
