знаменующего конец, или начало конца, засилья духовенства и рыцарства на страницах городской истории. В считанные десятилетия, словно на пустом месте, возникает влиятельное купечество, тесно связанное с организацией ремесленного производства и составившее один из важнейших компонентов городского патрициата. Не разумнее ли, однако, предположить, что этот процесс имеет более глубокие исторические корни, скрытые от нас равнодушием грамотеев X–XI в. к реалиям городской экономики? Конечно, это равнодушие, в известной мере, информативно и свидетельствует о слабости этой экономики, еще не способной определять жизнь феодальных сеньорий, а значит, и отразиться сколь-нибудь отчетливо в документации сеньориального происхождения. Поэтому возросшее внимание к рыночной стихии, отличающее источники XII в. от источников более раннего времени, в конечном счете обусловлено новой экономической действительностью. В этой смене вех огромную роль сыграл Первый крестовый поход, несомненно, подготовленный предшествующим социально-экономическим развитием, но и сам давший торговле и ремеслу мощнейший импульс.
Для того, чтобы дополнить картину и проверить высказанные предположения, перейдем к истории денежного обращения.
Эта проблема изучена лучше, чем история торговли и тем более ремесла, но все же явно недостаточно. За редкими исключениями, специальная литература состоит из частных нумизматических исследований, посвященных описанию монет, характеристике их веса и состава, соотнесению с тем или иным стандартом, хронологии чеканки. Намного реже встречаются работы, посвященные географии распространения той или иной монеты, — анализ этого проблемы требует более широкого кругозора, на который многие авторы просто-напросто не претендуют. В последнее время денежное хозяйство и денежное обращение изучается также в контексте истории власти: кто и на каком основании имел право чеканить монету, как пользовался этим правом (порча монеты), какие политические последствия имело хождение той или иной монеты и т. д. Попытки проанализировать собственно экономическую роль денег изучаемой эпохи редки, что объясняется слабой интегрированностью нумизматики в медиевистические исследования. Историографию вопроса отличает хронологическая и географическая сегментированность. Исключая очень общие и популярные работы, например Э. Фурниаля [2679] или Ф. Контамина [2680], а также каталогов музейных коллекций, во французской историографии до сих пор нет публикаций, позволяющих проследить историю денежного обращения в раннее средневековье. Как и на большинстве других тематических направлений, в тени почти всегда остается вестготская Септимания, история которой не считается в полной мере частью национальной. Другой характерный пробел — отсутствие исследований, связывающих докаролингскую и каролингскую эпоху; за редчайшими и не обязательно удачными исключениями, ими занимаются совершенно разные люди, разделенные принадлежностью к почти не смешивающимся научным кланам и существенно различным историографическим дискурсам. В целом, ранний период изучен лучше, во многом благодаря английским ученым, прежде всего Ф. Грирсону и К. Моррисону. Французские, а также американские историки занимаются преимущественно посткаролингской эпохой. Наиболее ярким исследованием является монография П. Боннасси о Каталонии, но интересующий нас материал затрагивается в ней, естественно, вскользь. Что касается собственно Средиземноморской Франции, наиболее важными на сегодняшний день остаются монография М. Кастэн-Сикар о Лангедоке и содержательный раздел в неоднократно цитированной книге Ж.-П. Поли. Не считая себя специалистом в данном вопросе, требующим очень специальных знаний, ограничусь кратким обзором.
Чеканка монеты не прекращалась в регионе с римских времен. Монетные дворы Арля и Нарбона исправно функционировали до начала VIII в. [2681] Во время остготской оккупации Прованса возник новый монетный двор в Марселе, унаследованный франками, где первоначально изготовлялась лишь серебряная и медная монета. Начиная примерно с 570 г., франки стали чеканить монету также в Изесе и Вивье [2682]. В середине VI в., с целью повышения престижа меровингской династии, в Арле было выпущено некоторое количество золотых монет в подражание византийским, но с именами и изображением франкских королей, что с негодованием отметил Прокопий Кесарийский, полагавший, что это прерогатива василевса [2683]. Похоже, это была пробная акция. В дальнейшем, приблизительно до 613 г., во всех четырех дворах монеты снова чеканились от имени византийского императора, и лишь в конце правления Хлотаря II имя франкского короля окончательно вытесняет имя василевса [2684]. В отличие от других районов меровингской державы, где с последней трети VI в. ограничивались выпуском низкопробного тремисса (как правило, менее 50% золотого содержания), на юго-востоке Галлии продолжали чеканить также целый солид. Ориентировались на прежний стандарт, однако качество монеты оставляло желать лучшего; главное — неуклонно падало содержание золота. Исключение составляют марсельские солиды второй четверти VII в., носящие легенду "Eligius monetarius", в которых содержание золота составляло 83–91%, по сравнению с 54–71% в арльских солидах того же времени [2685]. Столкнувшись с тем, что в Италии южногалльскую монету не принимали, Григорий Великий был даже вынужден пересмотреть порядок эксплуатации провансальских имений Святого престола и вместо денег требовать впредь продуктовые платежи [2686]. Сходные трудности испытывали правители Вестготского государства [2687].
Во франкских районах Южной Галлии чеканка золотых монет продолжалась примерно до 650 г., в Марселе — вплоть до правления Дагоберта II (676–679), затем наступает время серебряного денария, как правило, более легковесного, чем тот, что выпускался на Севере. Имя монарха уже не указывается. От имени епископов монету здесь не чеканили, зато известны денарии, в основном марсельские, с именами нескольких ректоров Прованса [2688]. При этом в годы, предшествовавшие арабским вторжениям, содержание серебра в денарии стремительно падало: первые монеты, выпущенные в 673 г., были изготовлены практически из чистого серебра; к 700 г. доля его снизилась до 81%, к 713–714 гг. — до 69% [2689].
Датировка последних вестготских монет, выпущенных в Нарбоне, затруднена [2690], но все исследователи согласны с тем, что в период арабской оккупации чеканка своей монеты здесь прекратилась и возобновилась лишь в каролингское время, притом далеко не сразу. Когда именно, доподлинно неизвестно. Первое упоминание нарбонской монеты в текстах приходится на 990 г. [2691]; археологические находки позволяют предположить, что выпуск монеты был налажен раньше. Полной загадок остается и история провансальской чеканки. По всей видимости, в ходе франко-арабских войн середины VIII в. она приостановилась, но ненадолго: сохранились арльские и марсельские денарии Карла Великого и Людовика Благочестивого. В Марселе, разоренном арабами в 838 и 848 гг. и оправившемся лишь во второй половине X в., чеканка прекратилась. Монетный двор Арля, несомненно, также пострадавший от набегов арабских пиратов (842, 850, 869 гг.), оказался более жизнеспособным: известны арльские денарии Карла Лысого, Карломана, Карла Толстого и Людовика Слепого, однако в небольшом количестве и невысокого качества [2692].
Разумеется, прекращение или редкость южнофранцузской чеканки еще не означает, что в изучаемом регионе прекратилось и само денежное обращение. Если в VI–VII вв. монетные дворы юго-восточной Галлии играли очень важную роль в обеспечении
