всяком случае, один из его сыновей учится в школе, кроме того, на той же колонике живет дьякон — возможно, родственник его жены. В грамотах X–XI в. также упоминаются ремесленники-землевладельцы: кузнецы (fabri) [2660], скорняки (pellicei, pelliciarii) [2661], сапожники (sutores) [2662]. Кстати, в этом качестве могли выступать и представители свободных профессий, например врач [2663]. Характер их отношений с сеньором не слишком ясен. Принадлежащая им земля иногда составляет целый надел [2664]. В одном случае за свои виноградники кузнец обязан монастырю ремесленными работами [2665].
Наряду с вотчинным или сельским существовало, конечно, еще и городское ремесло, но и оно известно нам лишь по случайным упоминаниям. Так, в завещании орлеанского аббата Леодебода говорится о позолоченных сосудах из Марселя [2666]. Смиряя гордыню, Бенедикт Анианский в юности не только пас задаром скот, но в одном из септиманских городов "упражнялся в искусстве башмачника" [2667]. Ткани и другие повседневные товары, увиденные Теодульфом Орлеанским в Арле, вероятно, также были местного производства. Судя по тому, что среди важнейших товаров, которыми в XI в. торговали на рынках Арля и его округи, фигурирует краситель растительного происхождения (vermilium), ткани изготовлялись здесь и позднее [2668]. Косвенные данные указывают на то, что, по крайней мере, с XI в. ткачество, как и другие базовые ремесла, было развито и в Тулузе, однако ни Ф. Вольф, ни С.М. Стам так и не смогли, несмотря на все старания, привести этому бесспорные доказательства. Их нашел в каталонских архивах П. Боннасси, цитирующий уржельский документ 1049 г. с упоминанием trapo gris tolsano [2669] — едва ли не самое убедительное свидетельство о начале товарного производства. В других случаях мы можем констатировать лишь само наличие тех или иных ремесел. На первом месте стоит мельничное дело. В Нарбоне пригородные мельницы, в том числе принадлежащие евреям, зафиксированы с начала X в. [2670], в Арле — с XI в. [2671] Мясники впервые упоминаются, наряду с трактирщиками, в безьерской грамоте середины XI в. [2672] С этого же времени появляются отрывочные сведения о кузнецах [2673] и кожевниках [2674]. При этом никаких данных о гончарах, каменщиках, плотниках, меховщиках…
Исследование истории ремесла затруднено тем, что вплоть до XII–XIII вв. писцы редко указывали профессиональную принадлежность или должностное положение лиц, упоминаемых в грамотах в качестве свидетелей, владельцев соседних домов и участков и т. д., различая "по специальности" лишь представителей властей, а также клириков: монах, аббат, приор, каноник, прево, викарий, пресвитер, дьякон, кантор, келарь, ключник, "грамматик" и т. д. Что же касается мирян, то дополнительный антропоним (если он есть) чаще всего уточняет, чьи они дети, откуда родом, или отражает какие-то личные качества и факты биографии и лишь очень редко указывает на его ремесло. Вполне возможно, что некоторые из этих прозвищ не имеют прямого отношения к профессии данного человека, а были унаследованы или получены в силу каких-то привходящих обстоятельств [2675]. Однако в эту эпоху профессиональное прозвище и профессиональная принадлежность в основном совпадали, и иногда из контекста совершенно ясно, что речь идет о социальном облике конкретного человека [2676]. Впрочем, поскольку нас интересует само наличие в том или ином городе данной профессии, этот нюанс не имеет большого значения. Проблема в другом: вплоть до XII–XIII вв. таких прозвищ очень мало [2677]. На мой взгляд, это свидетельствует не столько о редкости соответствующих профессий, сколько о недостатке внимания к ним, в свою очередь, обусловленном, как можно предположить, их относительно невысокой престижностью.
Вне всякого сомнения, значительную часть населения южнофранцузского города X–XI вв. составляли лица духовного звания. Другая социальная группа, о которой достаточно подробно сообщают источники, — это светские феодалы, владевшие землями по соседству. И те, и другие активно участвовали в торговле, в частности, солью [2678]. Но неужели городское население исчерпывалось клириками и рыцарями? Чтение специальной литературы, как правило, оставляет именно такое впечатление. Как тут ни вспомнить Брехта! В самом деле, не было ли при этих господах хотя бы повара или кузнеца, чтобы подковать их лошадей? Ответ очевиден, но не снимает вопрос об экономическом облике этих мастеров — ведь речь может идти и о зависимых работниках, обслуживающих сеньора в порядке несения барщины или уплаты оброка, но проживающих в его городской усадьбе. Но что сказать о тех, кто чеканил монету или возводил крепостные стены или строил купеческие корабли? Вряд ли их труд правомерно отнести на счет вотчинного ремесла. Сталкиваясь с обилием сведений о пригородных мельницах, нельзя, конечно, утверждать, что все они, и даже большинство из них, функционировали на рыночной основе. Равным образом, было бы некорректным видеть в частых упоминаниях, в составе сеньориальных повинностей, мяса и шерсти безусловное доказательство существования в южнофранцузских городах полноценных мясных рынков и ориентированного на торговый обмен ткачества. Источники редко содержат информацию, которая указывала бы именно на рыночный (а не вотчинный или сугубо домашний) характер того или иного ремесленного производства.
Наиболее очевидные примеры связаны с упоминаниями о мельницах или солеварнях, принадлежащих евреям, выделенным среди других горожан в силу их особого социально-правового статуса и религиозной принадлежности. Не умаляя роли евреев в международной торговле и ростовщичестве, я все же не вижу достаточных оснований для предположения о том, что они доминировали и в местной торговле и уж тем более, что их промысловая и ремесленная деятельность, по своим экономическим характеристикам, принципиально отличалась от аналогичной деятельности горожан христианского вероисповедания. Во всяком случае, как уже отмечалось, в Арле, Нарбоне, некоторых других городах евреи владели сельскохозяйственными участками наравне с христианами. Думаю, что перед нами не столько социальный, сколько источниковедческий феномен: писцы считали целесообразным упомянуть, что участником сделки был еврей, но до поры до времени не видели смысла подчеркивать профессиональную принадлежность ремесленников— и даже купцов-христиан. Заслуживает внимание и тот факт, что важнейшие свидетельства о ремесле XI в. зачастую приходятся на далеко не самые типичные источники: самым ранним сообщениям о тулузском сукноделии мы обязаны иноземным архивам, самым внятным сведениям о кузнечном деле — столь дефицитным для данного региона нарративным текстам. Что же касается нашего основного источника, а именно многочисленных грамот местного происхождения, — они по, большей части, молчат. Впрочем, возможно, следует сказать иначе: вполне вероятно, что среди городских жителей, называемых по имени в грамотах XI в., не так уж мало ремесленников, и все дело в том, что мы не можем их распознать.
Положение быстро меняется в течение следующего столетия,
