миссионеры из русских земель. Как эти «чужаки» воспринимались народами побережья, мы точно не знаем, однако появление здесь германских крестоносцев и торговцев вряд ли являлось чем-то необычным. Их воинственность также нельзя считать нетипичной, — по крайней мере, таковой она не могла казаться изначально. В конце концов, сами племена побережья вряд ли можно назвать совершенно мирными земледельцами: на протяжении столетий они совершали набеги на соседние территории и грабили их, захватывая пленников и рабов. Ни один из этих набегов не был примером продуманной экспансионистской политики, за исключением, возможно, походов литовцев на их восточных соседей. Но стало бы ошибкой считать насильственные действия местного населения исключительно оборонительными или лишь ответными на внешнюю агрессию; судя по всему, они были частью повседневной жизни на побережье Балтики. В конце концов, укрепленные городища на холмах являлись излюбленной формой поселений в регионе.
Один тот факт, что население побережья Балтики в это время все еще не было христианским, нельзя считать достаточной причиной притягательности региона для чужаков. Хотя христианская церковь в Западной Европе и побуждала представителей всех классов общества отправляться в крестовые походы, папство и светские западноевропейские правители постоянно боролись за власть друг с другом. Желание «обратить язычников в христианство» лишь часть более значительного конфликта. К XI в. христианский запад был окружен исповедующими «ложные» религии — на востоке это «еретики» — православные, декларировавшие приверженность Константинополю, а не Риму; на юге — исламские государства Иберийского полуострова, Северной Африки и Ближнего Востока. Более того, каждый из пап и номинально христианских правителей государств Западной Европы постоянно сталкивался с территориальными притязаниями со стороны других; в западноевропейском обществе стали возникать опасные секуляристские элементы в форме городов, где возникали и ценились новые формы богатства (деньги, а не земля); и те же христианские правители были нацелены на расширение собственных территорий за счет соседних властителей, беспрерывно играя друг с другом в гигантскую игру с нулевой суммой.
Если сохранявшееся присутствие местного языческого населения в северо-восточном углу Европы и было раздражающим фактором для убежденных христиан, то они, скорее всего, имели иные планы, в том числе и личные, относительно Балтийского побережья и населявших его народов.
Христианские правители видели здесь вакуум власти. Ко второй половине XII в. ни одно из местных племенных сообществ не стало доминирующим; ни одно не являлось ни достаточно многочисленным, ни настолько хищным, чтобы выступить в роли захватчика и претендовать на подобный статус в ближайшем будущем. Не было там и могущественных лидеров, стремившихся к объединению своего народа, что могло бы стать первым шагом к доминированию над остальными. Прибрежные общества нельзя назвать беззащитными, хотя они являлись при этом заманчивой мишенью для тех чужаков, которые уже поняли, как добывать власть и как ею пользоваться в личных, династических и политических целях. Когда во второй половине XII в. на Балтийское побережье прибыли первые христианские миссионеры из Западной Европы, они, возможно, невольно вдохновили на это тех, для кого территориальные захваты и спасение душ были двумя сторонами одной медали.
Христиане, торговцы и крестоносцы
Вторая половина XII в. ознаменовалась не только началом постоянного притока чужестранцев из Центральной Европы на восточное побережье Балтики. С этого же времени становится возможным излагать историю региона в виде повествования, предполагающего последовательность событий, подтвержденные даты и узнаваемых персонажей. Чужестранцы и способствовали появлению исторического нарратива — особенно те немногие из них, кто желал сохранить в истории память о своей победе над язычниками Балтийского региона: Генрих Латвийский с его «Хроникой», охватывающей период примерно до 1230 г.; анонимный автор «Ливонской рифмованной хроники», излагающей события вплоть до конца XIII в.; те вожди победителей, что подписывали соглашения, в которых уточнялось, как именно должна быть распределена добыча. Соответственно, многое из того, что мы знаем, — это история, написанная победителями, у которых теперь имелась твердая уверенность в том, что Бог на их стороне. Голоса потерпевших поражение не звучат в этих рассказах, поскольку они не писали историю, и их реакцию можно только подразумевать, исходя из поведения во время долгих десятилетий вынужденной покорности завоевателям.
С точки зрения чужестранцев, начало истории не предвещало ничего хорошего. Изолированные случаи сравнительно ограниченных миссионерских усилий западных церковников отмечаются довольно рано: в Литве это имело место в начале XI в., на земле куршей — в конце того же столетия, на территории Эстонии — в 60-е годы XII столетия. Однако в конечном итоге все эти действия не имели видимых последствий. Почти то же самое произошло с усилиями двух монахов, решивших водным путем — по известной всем Даугаве — попасть на побережье, а также с трудами августинца по имени Мейнард в 80-е годы XII в. и цистерцианца по имени Бертольд в 90-е годы XII в. Оба они проповедовали среди ливов, которые были почти невосприимчивы к их миссионерской деятельности. Мейнард, который долго пробыл среди ливов, по крайней мере, построил церковь в Икшкиле, в 60 км выше устья Даугавы. Бертольд же был убит в стычке с ливами вскоре после своего прибытия. Оба первопроходца получили от пап, одобривших их миссии, титул епископа Ливонского. Титул ясно подчеркивает серьезность предпринятых усилий, поскольку на тот момент у церкви не было в описываемом регионе ни паствы, на которую она могла бы опереться, ни территории, на которую можно предъявить права. Эти две попытки проникновения церкви на побережье Балтики больше напоминают предшествовавшие неудачные опыты, чем все, что происходило в дальнейшем. Они даже менее успешны, чем усилия православных миссионеров по обращению язычников на востоке Латгалии, где были крещены несколько местных племенных вождей; впрочем, это обращение тоже не носило устойчивого характера.
Направленность западных усилий стала очевидной в 11991200 гг., когда на берегах Даугавы высадился Альберт фон Буксгевден. Альберт, уроженец немецкого города Бремен, получил от папы Иннокентия III титул третьего епископа Ливонского вместе с правом осуществлять деятельность под прикрытием крестового похода. В отличие от своих предшественников Альберт, очевидно, обладал стратегическим мышлением. Его миссионерскую деятельность охраняли сначала 23 саксонских воина, впоследствии их число выросло до пятисот. Осознавая стратегическую уязвимость плацдарма в Икшкиле, Альберт смог убедить ливов, живших возле устья Даугавы, разрешить ему (в 1201 г.) построить город, получивший название Рига, лишь в 15 км от устья реки. Там немедленно началось строительство некоего подобия его штаб-квартиры. Рига стала укрепленным пунктом и местом, из которого можно развивать экспансию в любых направлениях. Вторым по важности человеком после Альберта был брат Теодорих — столь же энергичный, как и его начальник. Благодаря его усилиям военный контингент Альберта (воины, приехавшие вместе с ним, и те, что прибыли позже) превратился в крестоносный Орден меченосцев (более точно — Орден рыцарей Христа —
