Для самолюбивого архиепископа Виссариона это было испытание не по силам. Он перенес весь свой гнев на святителя, и когда спросили его мнение о «чистилище», совершил нечто невообразимое — поднялся и напрямую заявил, что ему
нечего возразить на доводы латинян. Впрочем, поступок Виссариона не следует демонизировать: в целом у греков не было конкретных возражений против «чистилища», и они были готовы даже допустить его, хотя и считали латинское учение
слишком конкретным. Более всего им не нравилась фраза, будто «благословенные Бога узрят», поскольку в этом случае утрачивалось различие между Его сущностью и энергиями [842].
Но не только Виссарион взревновал к славе св. Марка. Когда по поручению царя архиереи начали готовить возражения на «чистилище», случилась очередная неприглядная история. Духовник василевса протосинкелл Григорий, будущий Константинопольский патриарх, не испытывавший к св. Марку Эфесскому никаких добрых чувств, решил составить партию Виссариону Никейскому и преподнес императору альтернативное возражение на «чистилище». Однако василевс, внимательно ознакомившись с этим документом и сравнив его с аргументацией святителя, приказал отослать латинянам именно последний документ, как более обстоятельный и точный. Теперь нелюбовь Виссариона к св. Марку переросла в ненависть. Образовалась «антимарковская» партия [843].
Следует сказать, что мрачная фигура протосинкелла постоянно маячила между св. Марком Эфесским, остальными архиереями и василевсом. Григорий многое сделал, чтобы смутить императора поведением святителя и его сторонников, нередко прибегая к интриге и наговору. В частности, когда брат святителя Иоанн Евгеник был приглашен к папе на обед для личного знакомства, протосинкелл забил тревогу, наговорив царю, будто Евгеник попытается изложить совсем не ту позицию по вопросам Filioque и «чистилища», что заранее прорабатывала греческая делегация. Словом, Григорий делал все, чтобы отторгнуть императора от св. Марка и его брата [844].
Разрыв открыто проявился на следующем соборном заседании, когда император Иоанн VIII вновь предоставил слово святителю. Возмущенный Виссарион поднялся и, игнорируя царский приказ, заявил, что желает высказать личное мнение по данному вопросу. А затем пересел на скамью, где располагались византийские государственные сановники, лишь бы быть подальше от св. Марка Эфесского. Это уже был прямой скандал, и, посоветовавшись с императором, восточные клирики попросили патриарха Иосифа переговорить с обоими богословами, чтобы прекратить эту нелепую и уж во всяком случае несвоевременную ссору. Достоверно неизвестно, составил ли Константинопольский архиерей такой разговор, но отношение Виссариона Никейского к св. Марку Эфесскому не изменилось. Таким образом, единственным оппонентом искусным латинянам был и оставался святитель, которому много вредили некоторые греческие епископы, открыто надсмехавшиеся над ним за спиной во время дискуссии. Однако сила аргументации св. Марка была такова, что, несмотря на все старания, самые искусные западные богословы не могли переубедить его или опровергнуть [845].
Впрочем, интрига на этом не завершилась. Пока шли предварительные дебаты, император Иоанн VIII переехал в монастырь, расположенный неподалеку от Ферраро, а членам византийской делегации запретил покидать город без его особого разрешения. Через некоторое время несколько епископов обратились к патриарху с требованием, суть которого сводилась к срочному отъезду на родину, в свои епархии, либо немедленное возобновление соборных заседаний. Василевс возразил, что еще не все европейские монархи съехались на Собор, а потому в нынешнем виде Вселенское собрание едва ли может считаться легитимным. Узнав об этом, папа поспешил воспользоваться этим поводом и заявил: «Где я, император и патриарх, там и Вселенский Собор!» Все же, от греха подальше, решили возобновить соборные заседания 6 октября 1438 г.
Все же несколько противников унии попытались незаметно уехать из Италии, в том числе св. Марк Эфесский, его брат Иоанн Евгеник и митрополит Ираклийский. Но беглецов спешно вернули слуги царя, поскольку без них, как местоблюстителей патриарших кафедр Востока, никакой Вселенский Собор становился невозможным. В результате святитель был обязан присутствовать на Соборе, но каждое его выступление предварительно обсуждалось с Иоанном VIII Палеологом [846].
Проблема усугублялась известием о готовящемся нападении турок на Константинополь. Из византийской столицы пришли панические слухи, вынудившие царя обратиться к папе с просьбой о военной помощи. Положение греков было отчаянным, и император поставил ультиматум: если нападение турок будет отбито, то он подпишет соединительную грамоту, в противном случае данный результат для папы не гарантирован. По счастью, падения Константинополя не произошло, и Собор продолжил свою работу [847].
Новое заседание открыли не в храме Св. Георгия Победоносца, а в папских палатах. Кардиналы объяснили, что в противном случае (почему-то) честь и достоинство понтифика пострадают. Выступили первые ораторы, и слово вновь предоставили св. Марку Эфесскому. Тот без обиняков начал речь с обсуждения вопроса о Filioque и потребовал публично зачитать определения Вселенских Соборов, в которых звучала истинная редакция Символа Веры. Возникла длительная дискуссия — латиняне никак не желали читать вселенских определений, что вполне понятно. У пап уже настолько укрепилась мысль о непогрешимости Римского епископа и его главенстве даже над Вселенскими Соборами, что обращение к ним, как последним критериям истины, в значительной степени подрывало тот авторитет Апостольского престола, каким его желал видеть сам папа и Римская курия [848].
Наконец, латиняне сдались, и св. Марк Эфесский, в единственном лице представлявший учение Восточной церкви, аргументированно доказал отсутствие Filioque в древнем Символе Веры. Никакие аргументы латинских богословов, включая кардинала Иулиана и Андрея Родосского, не могли устоять против «железной» логики святителя и его эрудиции. После нескольких дней споров стало ясно, что латиняне безнадежно проигрывают эту партию, а потому вскоре они предложили оставить вопрос о Символе Веры и обсудить сам догмат об исхождении Святого Духа от Отца и Сына. Напротив, представители византийской делегации воодушевились и решили добить оппонента устами святителя.
Между тем было понятно, что при продолжении этой линии объединительный Собор становился невозможным, а его определения (если даже их примут) никогда не будут реципированы Западной церковью. Но ведь Собор созывался не для того, чтобы переспорить латинян, а с целью создания почвы для объединения Церквей. Это в старое время, когда власть Римского императора распространялась на всю Кафолическую Церковь, а Рим, как правило, выступал в качестве защитника Православия, можно было спорить с оппонентами, будучи уверенным, что царский закон и соборный орос сделают свое дело. К сожалению, теперь ситуация была совершенно иной, и приходилось спорить не с арианскими епископами, а с самой авторитетной и древней кафедрой Кафолической Церкви. И политическая власть Византийского императора на нее никак не распространялась.
Необходимо было найти разумный компромисс, и теперь уже императору пришлось приложить множество усилий для того, чтобы приостановить своих архиереев. Он предложил грекам согласиться с предложением латинян и прекратить споры
