над Алексеем Враной, возбужденные известиями о разграблении святых обителей, собрались в отряды и начали брать штурмом дома латинян. Но и западные христиане были боевыми рыцарями — они немедленно перегородили улицы рогатками, устроив настоящие баррикады, и дали отпор византийцам. Почти целый день шли бои на улицах столицы, пока посредники, направленные Римским царем, не развели воюющие стороны [812].
Наконец, преодолев внутренние нестроения, император смог заняться «болгарским вопросом». В октябре 1187 г. возле города Веррои царь наткнулся на болгарское войско, возвращавшееся с добычей из очередного набега, и решил напасть на врага. Однако атака тяжелой византийской кавалерии была отбита болгарами и половцами, и она, без сомнения, полностью погибла бы под копьями врага, если бы царь лично не возглавил атаку резервного отряда. После непродолжительной перестрелки сражение прекратилось, не дав ни одной из сторон победы. Оставшееся теплое время года Исаак II потратил на то, чтобы скорыми, короткими маршами отбивать болгарские набеги от Филиппополя до Веррои. Зимой он отправился в столицу, оставив войско лагерем в Болгарии, а следующей весной вновь прибыл на фронт. Еще 3 месяца продолжались его карательные марши против болгар и половцев, но никакого серьезного результата они не дали [813].
В какой-то момент казалось, что наступил перелом в этой затяжной войне — в 1188 г. византийцам удалось захватить в плен жену Ивана Асеня. Болгарский царь Петр IV не стал упорствовать и заключил перемирие с Византией, передав в качестве заложника своего брата Ивана. Но вскоре тому удалось бежать из Константинополя, и новая волна военных действий разгорелась на Балканах [814]. В этот момент особенно остро стало чувствоваться отсутствие Конрада Монферратского — тот, считавший войну с болгарами ниже своего достоинства, отправился в Палестину, поскольку уже давно дал обет воевать за освобождение Гроба Господня. Итак, Исаак II остался с 2 тысячами воинов, но не испугался, а двинулся в дальнейший поход. Впрочем, и эта смелая акция не принесла ему решающего успеха.
Тем временем дела на Востоке складывались не самым блестящим образом. Оторванные от Германии и Франции — своих главных союзников, — государства крестоносцев приходили в упадок. Ситуация осложнялась тем, что во главе их стояли женщины — королева Мелизинда, мать Балдуина III в Иерусалиме, и Констанция, вдова Раймунда, в Антиохии. Король Иерусалима Балдуин IV умер от проказы в 1185 г. в возрасте 24 лет, и корона была возложена на голову его племянника — ребенка Балдуина V, скончавшегося уже через год [815].
Следующим королем — вернее, соправителем королевы-жены Сибиллы, матери покойного Балдуина V, стал Гвидо де Лузиньян (1186–1192), рыцарь, не входивший в элиту аристократии, а уже потому не пользовавшийся у соотечественников авторитетом. Очень красивый и ловкий молодой человек, неожиданно ставший Иерусалимским королем, действительно не мог похвастаться древностью и знатностью рода. Его предки происходили из графства Пуату, где владели небольшой крепостью Лузиньян. Их репутация была далеко не самой блестящей — Лузиньяны слыли записными бретерами, не склонными к соблюдению обязательств перед собственными сеньорами, Английскими королями, попутно являвшимися герцогами Аквитании.
С другой стороны, представители этой семьи прекрасно зарекомендовали себя на Востоке в качестве крестоносцев. Так, например, один из приближенных короля Балдуина I граф Гуго VI Лузиньян (1101–1102), к которому приклеилось характерное прозвище Дьявол. Его сын Гуго VII Лузиньян (1090–1151), сопровождавший короля Людовика VII во 2-м Крестовом походе. А также внук, Гуго VIII (1106–1164), прибывший на Восток в 1163 г. и через год погибший в плену. Но, разумеется, достоинства членов этой семьи не выдерживали сравнения с достоинствами блистательных аристократов, населявших в то время Святой город. Скорее всего выбор Сибиллы обуславливался не какими-то особыми соображениями, а желанием обеспечить будущее своего сына и значительную долю свободы в будущей семейной жизни. Такой король не мог претендовать на безусловную покорность своих высокородных подданных. Да и полномочия его считались действительными лишь при условии консорта, т.е. после согласования с супругой. Поэтому первые же дни его правления были наполнены множеством волнений. При дворах крестоносцев плелись интриги и пылали страсти, а турки уже объединили усилия против западных христиан [816].
Надо сказать, что причиной нового вооруженного столкновения стали не объективные внешние факторы, а очередные разбойные выходки — на этот раз злого гения крестоносцев — Рено де Шатийона. Еще в конце 1182 г., пользуясь тем, что Саладин отбыл в Ирак, неуемный франк с товарищами совершил дерзкий рейд вокруг Дамаска и Басры, овладев попутно городом Кейв-де-Суэт. Когда Саладину донесли об этой выходке, тот ошибочно предположил, что Рено направляет свой меч против Синая, соединяющего Египет с Дамаском. Но, как выяснилось впоследствии, планы крестоносца были гораздо более дерзкими. В самом начале 1183 г. пять галер, построенных в Кераке, были по частям перевезены им на верблюдах и спущены на воду в Красном море. Это событие вызвало шок в мусульманском мире: впервые в истории корабли латинян оказались в этой акватории и могли угрожать порту Акабе.
Правда, дальнейшего развития операция не получила — силы крестоносцев были слишком слабы. Узнав о приближении мусульманских судов, пилигримы бежали в Аравию, а 170 рыцарей даже попали в плен. Тем не менее в течение многих недель христианские корабли сеяли панику в портах Египта и Аравии, угрожая Мекке и Медине — священным местам ислама. Среди мусульман даже прошел слух, будто пилигримы пытались выкрасть тело пророка Мухаммеда. Вне себя от гнева, Саладин приказал казнить пленных, поскольку оставлять в живых людей, покушавшихся на мусульманские святыни, казалось ему кощунственным. Пилигримы приняли смерть, причем двое из них ужасную — их забили, как скот в месте, где обычно резали жертвенных животных. Отмщение свершилось, однако Рено де Шатийон стал не только кровным врагом Саладина, но и изгоем для крестоносцев. Война становилась неизбежной [817].
Объективности ради скажем, что, разумеется, не только высокое религиозное чувство руководило действиями мусульман, жадно поглядывавших на города крестоносцев в Леванте. В те времена (впрочем, как и в остальные) возможность поживиться являлась не менее значимым мотивом войны, чем вопросы веры. А богатства государств пилигримов стоили того, чтобы для их захвата рискнуть начать военные действия. Шелковые ткани Триполи, стекло и пурпур Тира давали этим странам невиданные доходы. По существу, эти города побережья на то время были центрами международной торговли. Караваны купцов из Сирии, Египта и Аравии один за другим отправлялись оттуда на Запад. Их места занимали торговые гости из Персии, Индии, Китая, наполняя рынки невиданными вещами и украшениями. С Тибета доставляли мускус, перец, корицу, мускатный орех и
