существовавшие до 1940 г. Кириллица исчезла со всех вывесок, и законы о языке (хотя и воплощаемые в жизнь далеко не лучшим образом) заставляли всех, в чьи профессиональные обязанности входит обслуживание населения, — включая служащих, кондукторов в общественном транспорте, официантов и чиновников, — по меньшей мере, пытаться говорить с посетителями и клиентами на государственном языке.
Все эти перемены свидетельствовали о том, что литовцы, латыши и эстонцы вновь являются «собственниками» своих стран. Более того, возвращающееся чувство «собственности» означало, что ревнители национальной культуры (главным образом художники и литераторы) могли начать работать над возвращением национальной культурной целостности, интегрируя в национальную культуру пережитый опыт эмигрантов 1944–1945 гг., срывая покров тайны с депортаций 1841 и 1948–1949 гг., осмысливая опыт депортированных как ценный для национальной истории и, наоборот, исключая из нее элементы, привнесенные партийным диктатом в советскую эру. Эмигрантов больше не считали «буржуазными националистами» или «фашистами», а сосланных в сибирскую ссылку — «врагами народа». «Героев» советской эпохи теперь воспринимали как виновников жестокой оккупации, длившейся полвека. Внедрение этой исторической парадигмы в школьные учебники символизировало возвращение прав собственности на «национальное прошлое», спасенное от служения философии истории марксизма-ленинизма и русского шовинизма.
Важную символическую роль играли также президенты трех стран, к 2000 г. представлявшие их во внешнем мире. Избранный в Эстонии в 1992 г. и переизбранный в 1996-м Леннарт Мери (1929–2006), ученый и писатель, переживший сибирскую ссылку, был бескомпромиссным «европейцем». В 1998 г. французская газета La Vie даже назвала его «европейцем года». В Латвии Вайра Вике-Фрейберга (р. 1937), избранная в 1999 г. и переизбранная в 2003-м, была эмигранткой, родившейся в Латвии, но выросшей в Германии, Марокко и Канаде. Она была профессором психологии в Монреальском университете и, хотя не говорила по-русски, общалась на международных мероприятиях на прекрасном английском и французском. В Литве в 1998 г. избиратели отдали голоса Валдасу Адамкусу (р. 1926), некогда эмигрировавшему в США и до того, как он стал активно принимать участие в политической жизни Литвы (после 1991 г.), на протяжении долгих лет возглавлявшему в Агентстве по охране окружающей среды Управление региона Великих Озер (США). Каждый из этих президентов по-своему представлял процесс «национального исцеления», когда «нация» принимала обратно тех, кого отторгли от нее принудительно или вследствие тяжелых обстоятельств. И все они были несомненно ориентированы на Запад.
Налаживание новых связей и его последствия
Турбулентная внутренняя политическая жизнь возрожденных балтийских республик после 1991 г. разворачивалась на фоне постоянно расширявшихся связей этих стран с международными организациями, особенно теми, что базировались в Европе. Некоторые международные организации (такие, как ООН) сразу приняли упомянутые страны в свои ряды в качестве полноправных членов, тогда как многие другие сначала предложили им статус кандидатов — до тех пор, пока все полноправные члены не примут решение, что новые страны соответствуют всем критериям членства в организации. Это был «интернационализм» совсем другого рода, чем принятый в СССР; там данный термин использовался лишь применительно к социалистическим государствам и организациям, контролировавшимся и направлявшимся Советским Союзом. Теперь дверь во внешний мир была широко открыта, и для большинства жителей Балтийского побережья интернационализация, в принципе, означала вестернизацию. Разумеется, новые страны установили дипломатические отношения со всеми другими посткоммунистическими государствами, включая Российскую Федерацию, но ни одна из балтийских республик не вступила в основанное в 1992 г. Содружество Независимых Государств, опасаясь новой зависимости от России. Подобные же опасения присутствовали в некоторой степени и при установлении формальных и неформальных отношений и с Западом, когда в эти страны пришло понимание, что членство в западных организациях также означает самоограничение абсолютной свободы действий. Только что закончился пятидесятилетний период жизни в составе «союза», в котором доминировал один из его членов, и поэтому население стран Балтии сомневалось в разумности немедленного вступления в новые союзы — не важно, насколько демократические, — где ключевые роли играла горстка благополучных стран, обладающих большими экономическими возможностями. В начале 90-х годов обсуждение этих вопросов приобрело характер диалога между политическим руководством страны и скептически настроенным населением. Большинство ведущих политических партий во всех трех балтийских республиках поддерживало движение в сторону Запада; однако русскоязычное население и партии, отражавшие его интересы, колебались, сомневались, а иногда и открыто выступали против. Некоторые сомнения высказывали и партии правого крыла, хотя в их случае это был скорее страх перед неизвестностью, смешанный с романтическими представлениями о национальном суверенитете.
Однако желание заново войти в Европу оставалось чрезвычайно сильным, и к середине 90-х годов общество восприняло саму эту фразу как обозначение того, что страны Балтии должны вступить во все международные организации, в которых состоят остальные «нормальные» европейские государства. Западные же государства, со своей стороны, поощряли интеграционные процессы; больше всего неформально поддерживали вступление стран Балтии европейские страны, имевшие с ними глубокие исторические связи — Германия, Швеция и Финляндия, а также североамериканские страны — США и Канада, где существовали активные балтийские эмигрантские сообщества. Конечно, интерес западных стран к побережью имел и экономический аспект: три новых страны могли стать рынком для потребительских товаров, а также предоставляли потенциальные инвестиционные возможности. Существовали и геополитические мотивы, все еще осознаваемые в терминах закончившейся «холодной войны», — исключить балтийские республики из российской «сферы интересов» и присоединить их к «свободному Западу». Все эти смешанные мотивы и колебания с обеих сторон так и не исчезли окончательно, однако со стороны населения они были недостаточно сильными, чтобы оно попыталось мешать правительствам реализовать решения о вступлении в такие организации.
На данной стадии важную роль играл Совет государств Балтийского моря, основанный в 1992 г.; эта организация просвещала представителей трех новых республик, объясняя им, что сотрудничество, координация политических мер, компромиссы и переговоры не мешают национальному суверенитету. Когда в 1992 г. Европейское сообщество (ныне Европейский союз, ЕС) включило в свою программу помощи странам, переживающим переходный период, государства Балтии, это стало дополнительным подтверждением того факта, что координация и согласование планов развития стран не являются вредными. Такое взаимодействие требовало постоянного диалога и компромисса, но никак не предательства национальных интересов. Представители стран Балтии, на протяжении десятилетий привыкшие повиноваться указаниям из «центра», поняли, что не все централизованные организации одинаковы. В 1995 г. Эстония, Латвия и Литва заявили о желании вступить в Евросоюз и получили статус кандидатов. Одним из побочных результатов этого стала переориентация торговли с восточных рынков на западные и, соответственно, увеличение числа западных фирм, вступивших на «балтийский рынок». Были созданы комиссии Евросоюза, целью которых было подготовить страны Балтии к полноправному членству в ЕС, разъясняя политическому руководству этих государств, как необходимо работать над продвижением к свободному рынку, избегать протекционистского законодательства и продолжать необходимые внутренние реформы.
Совместные действия по обеспечению
