и церковной, но никак не экономической, социальной или правовой истории [114]. Характерно, что наиболее значительные работы о докаролингском периоде, вышедшие за последние годы, принадлежат не французским, а зарубежным, в первую очередь немецким и американским историкам.
Своеобразное отторжение истории первых столетий средневековья, наблюдаемое во Франции уже несколько поколений, имеет и другие объяснения, в частности вспыхивающее время от времени неприятие этой эпохи как времени господства зарейнских варваров, заниматься которой к тому же крайне затруднительно без хорошего знания немецкого, да и некоторых других языков. Вообще, не будем забывать, что, в большинстве своем, французские историки ориентированы на изучение национальной истории. Похоже, что меровингская и даже каролингская эпохи воспринимаются, в известной мере, как предыстория Франции как таковой, еще не обособившейся от истории Германии. Волею обстоятельств, это обособление пришлось на рубеж первого и второго тысячелетий, и именно с этого момента многие и хотели бы заниматься национальной историей. Кроме того, в отличие от раннего средневековья, оценки которого очень разнятся, XI и следующие столетия воспринимаются как время бесспорного роста (демографического, экономического и т. д.), который опять-таки мыслится как рост Франции и оказывается чрезвычайно привлекательным объектом исследования. Не раз отмечалось, что понятие "роста" является для послевоенной французской медиевистики одним из ключевых.
Отказавшись от крупных полотен, большинство современных французских исследователей занялись углубленной разработкой отдельных аспектов раннесредневековой истории региона. Так, Ж.-П. Поли и М. Зернер заинтересовались историей семьи и народонаселения [115]. Выбор сюжетов подсказан как общими тенденциями развития современной медиевистики, так и состоянием источников, прежде всего наличием такого неоценимого для демографа памятника, как Марсельский политик [116]. При этом Ж.-П. Поли оговаривает, что структура семьи и демографическое поведение раннесредневекового провансальского крестьянина интересуют его не только сами по себе, но и как возможность взглянуть под новым углом зрения на протекавшие тогда социально-экономические процессы [117]. Еще одна приоритетная тема последних лет — "морфогенез" средневековой деревни, изучением которого занимаются как историки, в том числе на топонимическом материале, так и — все больше археологи [118].
Особо следует сказать о разработке истории знати. Эта тема привлекала внимание южнофранцузских медиевистов с незапамятных времен. Не углубляясь слишком уж далеко в прошлое, сошлюсь на упомянутые выше работы Ж. Кальмета, Г. де Мантейе, Л. Озиа, Ш. Игунэ. То была еще вполне традиционная историография, ориентированная на генеалогию и событийно-политическое повествование, и тон в ней задавали аристократы, изучавшие, по сути дела, свою семейную историю. Во второй половине века к истории знати обратились ученые вполне демократического происхождения и, нередко, откровенно левых убеждений. Осознав себя постепенно наследниками всех сословий прошлого и придя к выводу о невозможности осмыслить историю (в т. ч. экономическую) без исследования истории элиты, медиевисты плавно перевели родословные штудии в историю семьи, власти и социальной организации. Во Франции этот поворот связан с именем Ж. Дюби [119], хотя некоторые авторы испытали также прямое влияние англо- и немецкоязычной историографии, оказавшейся восприимчивой к этой проблематике еще в предвоенные годы.
Этим вопросам уделено немалое внимание в упоминавшихся выше общих работах П. Боннасси, Ж.-П. Поли, К. Лорансон-Роза. Что же касается специальных исследований, пальма первенства должна быть отдана М. Аурелю (каталонцу, живущему и работающему во Франции). В 1986 г. он опубликовал монографию об истории провансальского рода Порселет, в 1994 г. — другую монографию, о династических связях, матримониальной политике и статусу женщины в среде каталонской знати, и продолжает работать в этой области, постепенно расширяя регион и проблематику исследований [120]. Из других авторов назову Э. Дебакс и Э. Маньяни-Соареш Кристен, защитивших в 1997 г. (в разных университетах, но почти день вдень) диссертации, первая о социальных связях дома Тренкавелей [121], вторая — об отношениях провансальских монастырей с местной знатью [122]. Но наиболее значительной работой в этой области стала "государственная" диссертация К. Амадо о феодальной элите диоцезов Агда и Безье, завершенная в 1994 г. и защищенная год спустя [123]. Она явилась результатом почти тридцатилетней работы, в высшей степени добросовестной и в карьерном отношении совершенно бескорыстной (автор довольствуется скромной должностью в тулузском отделении CNRS), в ходе которой были прослежены родственные и социальные связи между виконтами Агда и Безье, с одной стороны, и многочисленными лицами неизвестного, как правило, статуса и происхождения, упоминаемыми в грамотах этого микрорегиона в качестве контрагентов, свидетелей сделок и просто соседей, — с другой. Основываясь как на именах этих лиц, так и на тщательном изучении географии их владений и юридических интересов, К. Амадо пришла к выводу, что большинство из них состояло с виконтами в какой-то степени родства, образуя низший слой местной знати. Доводы автора представляются подчас спорными, о чем речь пойдет ниже, однако это никак не умаляет значения этой очень незаурядной работы. В историографическом плане, одним из ее последствий стало обязательное применение просопографических методов анализа актового материала.
В рассматриваемый период на первый план выдвинулась проблема изыскания новых источников. В этой связи следует прежде всего сказать об археологии. Вплоть до 70-х годов средневековая археология во Франции существовала почти исключительно в форме т. н. "христианской археологии", т. е. сводилась к изучению храмов, монастырей, некрополей, главным образом топографическому и искусствоведческому [124]. Слабо развита была даже археология города. Один из крупнейших французских специалистов в этой области, П.-А. Феврие написал в 1964 г. удивительные для археолога слова: "если мы что-то знаем о римских городах, то это в значительной мере благодаря раскопкам; если мы что-то знаем о средневековых городах, то это благодаря текстам" [125]. Сельская же археология, по сути дела, вообще не существовала, так что медиевисты, как жаловалась в 1974 г. Э. Манью-Нортье, могли рассчитывать самое большее на данные топографии и предварительной визуальной разведки [126].
Становление во Франции средневековой археологии, соответствующей сегодняшнему уровню исторического знания, связано с двумя научными школами: М. де Буара в университете г. Кан (Нормандия) и Г. Демиан д'Аршамбо в Эксе. Испытав сильное влияние со стороны английской, скандинавской и, как она подчеркнула в частной беседе, особенно польской археологии, Г. Демиан д'Аршамбо предприняла комплексное изучение средневекового аграрного поселения Ружьер, в центре Прованса, существование которого прослеживается с XI в. [127] Эта многолетняя (1961–1976) экспедиция была первой ласточкой. С тех пор ситуация существенно изменилась. Белых пятен остается много, причем не только на карте, что совершенно естественно, но и, если так можно выразиться, на самом портрете средневековой археологии как научной дисциплины. В частности, в загоне по-прежнему остается нумизматика, еще не поставленная по-настоящему на службу медиевистике.
