Но все же средневековая археология уже стала органической частью преподавания и научных исследований в большинстве южнофранцузских университетов — сначала Экса, затем Тулузы, Монпелье, Авиньона и Перпиньяна. Лидирует по-прежнему Экс, не в последнюю очередь благодаря экспедициям М. Фиксо и его учеников [128]. С 1982 по 1992 г., усилиями небольшой группы ученых из университета Пуатье, изданы средневековые латинские надписи, относящиеся к французскому Средиземноморью [129]. В 1986 г. опубликован корпус еврейских надписей средневековой Франции [130]. С 1983 г. в Каркассоне издается специальный журнал Archéologie du Midi médiéval — в пандан с чуть более старым антиковедческим журналом Revue archéologique de Narboimaise, выходящим с 1968 г. В середине 90-х гг. археологи заметно продвинулись в датировке раннесредневековой керамики (наименее изученной остается керамика VIII–IX вв.) [131], что позволило решить многие вопросы истории материальной культуры региона. Результаты раскопок (в географическом плане, пока еще недостаточно представительных), в сочетании с данными аэрофотосъемки и топонимики, подтвердили и конкретизировали некоторые предположения историков-архивистов, в частности, о том, что начиная с XI–XII вв. в Средиземноморской Франции преобладают скученные поселения, возникшие под стенами феодального замка, или же — как часто, пока неясно — "взгромоздившиеся" (perchés) на крутой холм и сами окружившие себя крепостными стенами. Наверное, потому, что скученные поселения выявляются легче и, с вещевой точки зрения, более интересны, чем рассредоточенные, последним уделяется несравненно меньше внимания. В результате мы знаем несоразмерно мало как о формах поселения, существовавших до XI в., так и о хуторах "замковой эпохи".
Одновременно и в тесной связи с археологическими раскопками активизировалось изучение истории природной среды и ее влияния на хозяйственную жизнь. Исследования этого рода способствовали возрождению интереса к аграрной истории, к 70-м годам вышедшей из моды. В 1993 г. основана Ассоциация аграрной истории, под эгидой которой с 1994 г. издается важный журнал Histoire et Sociétés rurales. Самой значительной из выполненных в этом ключе работ следует признать недавнюю монографию А. Дюран о средневековом аграрном пейзаже Лангедока [132]. Написанная с учетом данных традиционной экономической истории, физической географии и биоархеологии, на стыке этих дисциплин, она является ярким примером нового направления в медиевистике, называемого обычно исторической экологией. Во Франции оно имеет долгую и богатую предысторию (вспомним имена П. Видаль де ла Блаша, М. Блока, Ф. Броделя, Д. Фоше), но речь идет именно о предыстории, или, если угодно, о родословной новой дисциплины. Книга А. Дюран небезупречна: специалисты (например, К. Рэйно) указывают на пока что слишком малый объем биоматериалов, обработанных палеоботаниками, и желательность более осторожного подхода к этому материалу, как-никак опосредованному человеческой деятельностью, а значит обладающему неизвестной заранее репрезентативностью [133]. Тем не менее очевидно, что эта книга знаменует начало качественно нового этапа в разработке аграрной истории, притом не только Средиземноморской, но и всей Франции; без нее историографическая траектория была бы несколько иной.
Нельзя не сказать о культурно-антропологических штудиях. Конечно, они обладают вполне самостоятельной ценностью и ведутся, как правило, вовсе не для того, чтобы пролить свет на те или иные стороны средневековой истории. Но поскольку речь идет в основном о явлениях "большой длительности", эти исследования оказали на медиевистику весьма ощутимое воздействие. Привлечение культурно-антропологического материала, добытого из обильных и разнообразных источников позднего средневековья и особенно нового времени, помогло по-новому взглянуть на неизбежно фрагментарные и размытые данные раннесредневековых текстов. В результате оказалось возможным дополнить, конкретизировать и оживить наши представления по таким вопросам как рацион питания, облик жилища и хозяйственных построек, аграрная технология, организация перегонного скотоводства и каждодневные занятия южнофранцузского крестьянина [134].
Параллельно с поисками новых источников в последние годы наблюдается интенсификация изучения уже известных. Возобновилось издание источников (в первую очередь актового материала), прервавшееся в середине века. За последние 30 лет опубликованы картулярии и собрания грамот капитула Агда, аббатств Вабр, Леза, Ла Грасс, приоратов госпитальеров в Транкетае и Сен-Жиле, некоторые из них сопровождены солидными вступительными статьями. Издание раннесредневековых документов практически завершено, и сегодня полным ходом идет издание грамот ХII–XIII вв., например шартрез Монтрье и Бонфуа, тамплиеров Ла Сельв, некоторых цистерцианских монастырей. Стараниями Ф. Шейета, К. Амадо, Ж.-Л. Биже и особенно Э. Дебакс в научный оборот наконец введен самый значительный из неопубликованных до сих пор южнофранцузских картуляриев, содержащих акты XI в., а именно картулярий семьи Тренкавель (виконтов Альби, Каркассонна, Разеса, Безье, Агда и Нима), доступ к которому до недавнего времени был по непостижимым причинам ограничен. На повестке дня переиздание некоторых ранее изданных картуляриев или, по крайней мере, уточнение датировки и восстановление в печатном тексте отдельных фраз, показавшихся издателям прошлого века "неважными". Что же до нарративных источников, в подавляющем большинстве опубликованных еще в XVIII–XIX вв., то они явно обделены вниманием современных ученых. Новые издания редки и при этом не всегда получают должный резонанс в научной среде. Так, например, произошло с новым изданием проповедей и некоторых других сочинений Цезария Арелатского, опубликованных в серии Sources Chrétiennes [135].
Последние два-три десятилетия отмечены растущей интернационализацией научного знания. Естественным центром изучения Лангедока и Прованса остается Франция, но все чаще историей Midi занимаются иностранные ученые. Случается, что они защищают диссертации во французских университетах, как, например, японский историк Х. Катсура, подготовивший под руководством П. Боннасси серьезную работу о сеньорах и сеньории Монпелье [136], но большинство, конечно, принадлежит к зарубежным школам. Как бы там ни было, их работы наконец становятся известными во Франции и влияют на французскую медиевистику. В 60-е и 70-е годы это было еще исключением из правила. Например, А. Дюпон вообще избегал цитировать зарубежных авторов, лишь под конец жизни решившись сослаться (весьма неудачно) на важнейшие для его тематики работы Р. д'Абадаля, хотя для француза, к тому же знающего латынь, каталанский язык не представляет сколь-нибудь серьезного затруднения. Э. Манью-Нортье, не понаслышке знакомая с зарубежной медиевистикой, сочла возможным не упомянуть в своей монографии ни одной англоязычной публикации, даже А. Льюиса. Широко начитанный Э. Баратье, включив в библиографию к коллективной "Истории Прованса" книгу Г.Дж. Бека, похоже, никак не использовал представленный в ней материал. Нельзя сказать, чтобы современная французская медиевистика полностью преодолела такого рода историографический нигилизм, но ситуация с тех пор заметно изменилась к лучшему.
Немецкая (и вообще немецкоязычная) историография вопроса достаточно велика. С хронологической точки зрения, акценты в ней расставлены совсем по-другому, чем во французской. Немецкие медиевисты практически безучастны к теории феодальной революции [137], да и вся эпоха 1000 г. интересует их сравнительно мало (речь идет, естественно, об истории Франции), разве что в связи с
