некоторых других историков и археологов (не только английских) развивается научный проект "Трансформация римского мира", в рамках которого уже опубликовано несколько коллективных монографий [161]. Суть проекта в комплексном изучении переходного периода от античности к средневековью, в том числе экономической составляющей этого процесса. Данное направление исследований представляется одним из наиболее плодотворных; жаль, что Южная Франция занимает в нем достаточно скромное положение.
Американская медиевистика в этом отношении более продуктивна. Правда, до сравнительно недавнего времени американские медиевисты занимались по преимуществу несколько более поздним периодом, а именно XI–XIV вв., более привлекательным для них по целому ряду причин, и не в последнюю очередь из-за богатства архивного материала. Таковы работы Р. Эмери [162], Дж. Г.Манди [163], Дж. и Л. Хилл [164], Т.Н. Биссона [165], К. Рейерсон [166], П. Фридмана [167], некоторых других историков. Однако и раннее средневековье представлено в американских исследованиях весьма основательно; достаточно назвать имена Д. Херлихи [168], Ф. Шейета [169], С. Уайнбергера [170]. Они часто выступали в роли пионеров. Самый очевидный пример — Д. Херлихи, чьи работы по экономике и демографии раннего средневековья, написанные с применением математических методов, оказали немалое влияние на французских авторов. Значительным оказалось и влияние Т.Н. Биссона, знатока южнофранцузских и каталонских архивов, привлекшего внимание к проблеме "организованного мира" XI–XII вв. Ф. Шейет, занимающийся преимущественно Каркассэ, был, по сути дела, первооткрывателем картулярия Тренкавелей; кроме того, он чуть ли не первым показал на южнофранцузском материале возможности воздушной археологии для изучения средневековых замков.
Весомый вклад американские историки внесли также в изучение докаролингского периода, и, может быть, именно этим выделяются особенно. Речь идет как об общих работах по истории Франции, так и ее средиземноморских областей. Наиболее влиятельным следует признать П. Брауна, чьи работы по истории поздней античности во многом определили современные представления о поздней античности [171]. В центре его интересов всегда были социокультурные сюжеты, изучаемые, однако, в очень широком историческом контексте. Из других североамериканских ученых этого поколения, занимающихся той же эпохой, нужно назвать У. Гоффарта (бельгийца по происхождению, работающего в Канаде, но тесно связанного с научными школами США). Его исследования посвящены в основном вопросам налогообложения в поздней Империи и варварских государствах раннего средневековья, а также социально-политическим и правовым аспектам интеграции варваров в римское общество [172]. Работая над совершенно другими проблемами, чем П. Браун, он разделяет его видение меровингского времени как позднеантичной эпохи. Именно эти два историка заложили основу современной североамериканской историографии этого периода.
Количество серьезных исследователей, занимающихся сегодня в США "поздней античностью", измеряется десятками. Для данной темы особенно важны общие труды Р. Ван Дама [173] и Р. Мэтисена [174], из специальных же, посвященных изучаемому региону, — работы У. Клингширна [175]. В центре его внимания находится христианизация Арля, анализируемая не столько в религиозно-догматическом, сколько в социо-культурном и политическом плане; социально-экономические и правовые вопросы затрагиваются в книге лишь мимоходом. Во Франции реакция была благожелательной, с оттенком неловкости: ничего сопоставимого здесь не публиковалось в течение ста лет, после выхода в свет упомянутой выше книги А. Мальнори; новые работы на эту тему [176] не идут с монографией американского ученого ни в какое сравнение.
Из специалистов по собственно средневековому периоду нужно назвать П. Гири. Его монография о юго-восточной Галлии "на заре каролингской эпохи" [177], демонстративно построенная на материале одного документа, а именно завещания патриция Аббона (739 г.), показала возможности намного более интенсивного, чем раньше, изучения уже известных текстов и укрепила позиции тех, кто придерживается мнения о сохранении римских порядков вплоть до каролингского времени. Во Франции, однако, ее ждала странная судьба: на тех, кто ее прочитал, книга произвела сильное впечатление эрудицией и скрупулезностью анализа; большинству же французских историков она осталась, по моим наблюдениям, неизвестной [178], хотя сам П. Гири, благодаря переводам других его книг, стал во Франции почти что знаковой фигурой. Как бы там ни было, в том, что касается раннесредневековой истории, последователей во Франции у него не нашлось, и, вопреки здравому смыслу, его монография не оказала ощутимого влияния на новейшие представления о трансформации античного общества в средневековое, оставаясь даже не на периферии, а за рамками дискуссии о становлении феодализма.
Справедливости ради, П. Гири (не говоря уже о Р. Ван Даме, Р. Мэтисене или У. Клингширне) не рассматривает собранный им материал как имеющий отношение к этой дискуссии и избегает самого слова "феодализм". И это едва ли не общая черта современных англоязычных исследований переходной эпохи от античности к средневековью: как бы тот или иной автор ни оценивал социальное содержание этого процесса (достаточно часто оно никак не оценивается), по общему мнению, он не имеет отношения к генезису феодализма [179]. В центре внимания сегодня находятся конкретные люди, реально — представители элиты (что обусловлено как состоянием источников, так и предпочтениями самих ученых), их мысли, чувства, проблемы и поступки [180] или — воспользуюсь модным выражением взятая ими на вооружение "стратегия выживания". В рамках этого экзистенциального подхода есть место прошлому, к которому они апеллируют, сравнивая свое время со временем отцов и дедов, и которое незримо присутствует в бытовых, социальных, юридических, культурных и прочих ипостасях окружающей их действительности. Соответственно, в современных исследованиях действительность V–VI, отчасти и VII–VIII вв., соотносится с римской эпохой, но никак не с эпохой Каролингов — ведь герои этих исследований ничего о ней не знали. Не без удовольствия и не без пользы читая эти работы, тем не менее часто ловишь себя на мысли, что средневековое прошлое так же неведомо их авторам, как средневековое будущее — людям, о которых они пишут и глазами которых стремятся посмотреть на ту эпоху. Ее место в процессе трансформации античного общества в средневековое очень редко становится предметом размышлений. Едва ли не единственное важное исключение составляют упомянутые чуть выше коллективные исследования, предпринятые И. Вудом, К. Уикхэмом и их коллегами.
Вклад южнороманских научных школ носит несколько иной характер. Италия и Испания принадлежат к числу тех, не столь уж многочисленных стран, историей которых активно и успешно занимаются французские медиевисты — не в последнюю очередь благодаря организационным и финансовым возможностям Французской школы в Риме и Дома Веласкеса в Мадриде. Исследования А. Гийу о византийской Романье [181], П. Тубера о Лацио [182], П. Боннасси о Каталонии, Ж.-М. Мартена об Апулии [183], Ж. Менана о Ломбардии [184], Ж.-П.
