Делюмо об Ареццо и его округе [185], Ф. Сенака об Арагоне [186], Л. Феллера об Абруццах [187] серьезнейшим образом влияют на представления французских историков о раннем средневековье. Начиная с 70-х годов история Южной Франции все чаще рассматривается в западно-средиземноморском контексте, но не менее важен и более общий фон, заданный названными историками. В этом смысле, не будет преувеличением сказать, что без работ П. Тубера и П. Боннасси современная французская теория феодализма просто бы не существовала. В изучении испанских и итальянских архивов, а также в самой постановке вопросов, французские историки часто выступают как первопроходцы, влияя на историографию соответствующих стран и книгами, и преподавательской деятельностью. Так, ряд видных испанских медиевистов, например Л. То Фигерас и Х.-М. Ларреа, являются учениками П. Боннасси. Не всегда безоблачное, но, безусловно, тесное сотрудничество с национальными школами Италии и Испании обернулось вполне реальным обратным влиянием.
Испанская историография традиционно ориентирована на историю самой Испании и Латинской Америки. Единственное важное исключение составляет история тех земель, которые в тот или иной период входили в состав какого-то из пиренейских государств: Вестготского королевства, графства Каталонии, Арагона и т. д. По понятным причинам, на этом направлении лидируют каталонские историки. Я уже отмечал выдающийся вклад, внесенный в изучение истории Септимании и Руссильона Р. д'Абадалем. Он не создал своей школы, однако несколько каталонских медиевистов фактически продолжили его работу. Среди них стоит отметить А. Барберо, чьи исследования посвящены вопросам аграрной колонизации [188], из современных авторов — Ж.-М. Сальрака, серьезного историка-архивиста, занимающегося также общими проблемами генезиса феодализма, причем не только на каталонском материале [189]. В общем и целом, он трактует их с позиций неомарксизма. Будучи не всегда согласен с его выводами, не могу все же не отметить, что он едва ли не единственный из упоминаемых в данном обзоре западных ученых, кто ставит сам вопрос о трансформации античного общества в феодальное. Нельзя не упомянуть Л. То Фигераса, опубликовавшего превосходную книгу о семейно-имущественных отношениях в северо-восточной Каталонии (включая Руссильон) Х–XII вв., проанализированных на фоне общесоциальных процессов этой эпохи [190]. Избранные им ракурс и метод исследования в современной литературе практически не имеют аналогов: книга вводит нас в мир повседневной правовой практики крестьян, приобретающих, отчуждающих, делящих свое имущество и управляющих им с оглядкой на членов семьи и сеньоров. Тому же региону посвящена диссертация В. Фариаса, сфокусированная на проблемах форм поселений и социальной организации, в которой ставится под сомнение применимость понятия инкастелламенто к истории Каталонии [191]. Однако дело не только в конкретных исследованиях, посвященных конкретным местностям и сюжетам. Сказочное богатство средневековых каталонских архивов, помноженное на солидные средства, вкладываемые в национальную историографию, и неподдельный энтузиазм каталонских историков, заставляют прислушиваться к их выводам (и во Франции, и в англоязычном мире) и тогда, когда в своих исследованиях они не выходят за пределы своей страны. Каталонский материал нередко рассматривается как своего рода референтная модель, с которой небесполезно иной раз соотнести выводы, сделанные на основе других, менее репрезентативных источников. Этому способствует все более активное участие каталонских ученых в международных конференциях и проектах и не иссякающий поток все новых и новых публикаций средневековых текстов.
Роль итальянской историографии существенно другая. В целом, итальянские ученые, по сравнению с каталонскими, внесли в изучение южнофранцузской истории меньший вклад. В этом смысле, Альпы оказались более серьезной преградой, чем Пиренеи. Так было уже в средние века: Прованс был связан не столько с Северной, сколько с Центральной и особенно Южной Италией. Свою роль сыграла и относительная бедность архивов Лигурии и Пьемонта раннесредневековыми документами, что объективно подрывает основу для межрегионального сотрудничества, столь естественного для историков Лангедока и Каталонии. "Нестыковка" связана и с традиционной ориентацией итальянской историографии на более ранний или более поздний период, соответственно на античность или классическое средневековье. Промежуточная эпоха в Италии не самая популярная, хотя, конечно, и она не обделена вниманием.
В своих исследованиях итальянские историки редко выходят за пределы Италии. Естественное исключение составляет история Римской державы, в том числе ее "жизнь после смерти" — примерно до времени Григория Великого. Идет ли речь об истории права или социальных групп или форм организации производства и публичной жизни или истории церкви, религии и культуры, — во всех этих областях знания, на материале переходного периода от античности к средневековью, итальянскими историками сделано немало. Однако, как уже говорилось, именно этот период менее всего интересует французских медиевистов. В результате, им, по большей части, неизвестны важнейшие работы итальянских авторов по постклассическому римскому праву [192] или аграрному строю владений Святого Престола [193] или патристике — даже если речь идет об опытах использования трудов отцов церкви для изучения собственно южнофранцузской истории этой эпохи [194]. Кстати, в виде исключения, такие работы появляются иногда и в Испании [195], поскольку для испанских историков V–VII века — это тоже, в известной мере, еще общая европейская территория. Во Франции их знают лишь узкие специалисты. Заметно больший отклик они получили в немецкой и англоязычной историографии, но подобно работам М. Хайнцельмана, П. Гири или У. Клингширна, они не воспринимаются ни авторами, ни критиками как имеющие отношение к проблеме феодализма.
Влияние итальянских медиевистов ощутимо также в некоторых специальных областях, например в истории природной среды, агрикультуры и питания [196]. Хотя есть веские основания считать, что увлечение последними двумя темами пришло в Италию из Франции, сегодня итальянские медиевисты добились на этом поприще серьезных результатов, и, что касается истории питания, лидируют. Признанным авторитетом в этой сфере считается М. Монтанари [197]; его монография о рационе раннесредневековых крестьян все еще не имеет аналогов, хотя французский материал в этом отношении не уступает итальянскому. Начиная с 70-х годов итальянцы участвуют и в общих дискуссиях об инкастелламенто, "феодальной революции" и т. д. [198], но, в целом, недостаточно активное сотрудничество французских и итальянских историков раннего средневековья является одной из самых досадных особенностей рассматриваемой историографической ситуации.
В отечественной историографии раннесредневековая Средиземноморская Франция до сих пор не была предметом специального исследования. В какой-то мере это объясняется тем, что значительная часть специальной литературы и опубликованных источников до недавнего времени в наших библиотеках отсутствовала, неопубликованные же были и вовсе недоступны. Определенную роль сыграла и случайность: некоторые регионы, представленные в наших библиотеках столь же неполно, — например, Астурия, Каталония, Бретань — изучены заметно лучше. Как бы там ни было, вклад отечественной историографии в изучение данной проблемы,
