на удивление, невелик. Наши медиевисты работали как бы на периферии изучаемых мною вопросов, будь то в хронологическом, географическом или тематическом плане. Непосредственно проблема становления феодализма в южных районах Франции затрагивалась лишь в общих очерках Ю.Л. Бессмертного и А.Р. Корсунского, опубликованных в таких изданиях, как "История Франции", "История крестьянства" и "История Европы" [199]. Для данной работы эти очерки оказались очень полезными, однако применительно к изучаемому региону они написаны с опорой не столько на первоисточники, сколько на литературу, не исключая и некоторые мои ранние статьи.
Что касается специальных исследований, наши историки занимались по преимуществу эпохой классического средневековья (притом главным образом историей города), лишь изредка делая экскурсы в раннее средневековье. Помимо монографии С.М. Стама, упомяну с благодарностью работы Н.В. Ревуненковой о Монпелье [200], М.Е. Карпачевой о Каркассоне [201], Г.М. Тушиной о городах Прованса, изучавшихся также в плане их отношений с сельской округой [202], В.Л. Керова о социально-религиозных движениях в Южной Франции [203]. Эти работы представляют интерес и для изучения истории региона в раннее средневековье, но все же очевидно, что прямого отношения к рассматриваемой проблеме они не имеют. С этой точки зрения, более близкими оказались публикации Л.Т. Мильской о Каталонии [204] и Я.Д. Серовайского о Бургундии [205], поскольку раннесредневековая история этих областей имела немало общего с историей Лангедока и Прованса.
К источникам изучаемого региона и периода отечественные историки обращались лишь эпизодически, в рамках более общих исследований, например А.Р. Корсунский в контексте социально-экономической и социально-политической истории поздней античности и раннего средневековья, в том числе истории Вестготского королевства, включавшего, как известно, некоторые районы Южной Галлии [206], и Ю.Л. Бессмертный в связи с общими проблемами социальной истории средневековья [207]. Кроме того, специального внимания, с точки зрения истории культуры, церкви и семьи, удостоились три источника: проповеди Цезария Арелатского [208], Марсельский политик [209] и "Наставление" Дуоды Септиманской [210]. Высоко ценя эти работы и в ряде случаев опираясь на них, я опять-таки вынужден констатировать, что посвящены они несколько другим сюжетам.
К сожалению, продукция советских, да и постсоветских медиевистов на Западе почти или вовсе неизвестна, а поэтому не оказывает влияния на историографический процесс. В полной мере это касается и публикаций по интересующей меня теме. Исключая переведенную на английский и французский языки монографию А.Я. Гуревича о народной культуре средневековья, исследования отечественных авторов в лучшем случае упоминаются в списках литературы. Так произошло с монографией С.М. Стама, о чем речь шла выше, та же ситуация с работами А.Р. Корсунского, Л.Т. Мильской, В.А. Блонина, о которых на Западе знают не многим больше того, что они имеют место быть. Некоторым историкам, например Н.В. Ревуненковой, в этом отношении, повезло еще меньше. Ее статья о населении Монпелье в XII в. [211] сделала бы в свое время честь любому западному журналу; строго говоря, на эту тему не опубликовано ничего сопоставимого и по сей день; тем не менее, насколько я могу судить, во Франции о ней никто даже не слышал. Вплоть до 1998 г., когда были сделаны неопубликованные переводы некоторых моих статей, практически никто на Западе не подозревал об их существовании, хотя они и фиксировались в Bibliographie annuelle d'histoire de la France. Помимо незнания русского языка и неверия в то, что игра будет стоит свеч, сказалось отсутствие столь характерной для отечественной медиевистики установки на максимально полный, желательно исчерпывающий, учет специальной литературы, независимо от места и языка публикации. Справедливости ради, отмечу, что большинство французских коллег, которым можно было бы адресовать этот упрек, занимаются, пускай и очень высокого уровня, но, по сути дела, краеведением, логика которого заметно отличается от логики не только всеобщей, но и национальной истории. Поэтому, хотя в теоретическом плане региональная и локальная история все чаще подтягивается до уровня общенациональной, сбои историографического и просто библиографического свойства неизбежны. Сходным образом, поскольку современная французская медиевистика понимает и излагает национальную историю как историю общеевропейскую, по крайней мере, как ее главную ось и средостение, история Европы на деле часто отождествляется с историей Франции, которая, естественно, пишется в первую очередь французскими учеными.
Подведем итоги.
Как следует из представленного обзора, в медиевистике накоплен огромный материал, связанный прямо или косвенно с заявленной проблемой становления феодализма в Средиземноморской Франции. Прояснены и даже досконально изучены многие важные для этой темы аспекты, что позволяет достаточно часто опираться на исследования предшественников, не дублируя проделанную ими работу. Вместе с тем целый ряд ключевых вопросов нуждаются не просто в уточнении, а в полноценной самостоятельной разработке с источниками в руках.
Тематические перекосы очевидны, но от иронии по этому лучше воздержаться. Выбор темы зависит в первую очередь от общеинтеллектуальных установок автора, а они не всегда предполагают интерес к проблеме смены общественных форм. Многим исследователям ближе сюжеты, подсказанные их религиозным опытом, в частности популярная в последние годы тема повседневной жизни приходских общин: посещение службы, соблюдение постов, благотворительность и т. д. Сходным образом, историко-археологические исследования часто обусловлены интересом к отдельным аспектам истории материальной культуры (например, технике строительства) или краеведению и не предполагают изучение социальных процессов. Будучи полезными в работе над избранной темой, эти исследования все же очень от нее далеки.
Постольку, поскольку речь идет именно о трансформации античного общества в феодальное, можно констатировать хорошую изученность социально-политической и церковной истории. Много сделано также в области истории знати, меньше — в области истории крестьянства. История знати нынче в моде, история других социальных групп все чаще видится в ее отраженном свете. И если 20–30 лет назад обоснованием таких штудий служили источниковедческие соображения (а именно, невозможность, из-за отсутствия соответствующих источников, разработки ряда сюжетов на материале истории крестьянства или бюргерства), то в последние годы потребность в подобных оправданиях уже не ощущается. Количество работ по истории знати растет, как снежный ком, тематика становится все более дробной и самодостаточной. Так, осенью 1999 г. в Эксе прошла большая конференция по истории средневековых принцесс. Этот крен проявляется даже в названиях новейших публикаций, что может вызвать библиографические недоразумения. История знати занимает в "Аристократии" П. Гири не более трети всего текста, соседствуя с серьезным источниковедческим очерком и большой главой социально-экономического содержания. Еще более наглядный пример: Ж.-П. Поли, чьи работы отмечены постоянным интересом к истории социальных низов, опубликовал не так давно отличную статью под названием "Другое имя графа Рамона" [212], посвященную, как можно было
