поступили на службу к конунгу, следовательно, вливались в служилую знать, отчасти сохраняя прежние основания своего могущества, не зависевшие от королевской власти. В сагах неоднократно проявляется высокомерное, презрительное отношение родовитых к «новым людям» на службе у государя, милости которого они были всем обязаны
234.
Выше уже говорилось о том, что в представлении норвежцев и исландцев того времени общество делилось на «сильных» и «незначительных» людей. «Сильный» — это часто не только богатый и влиятельный человек, но и принадлежащий к знатному роду (stôrættaôr). «Маленький» человек — человек, не принадлежащий к уважаемому роду, человек незначительного происхождения.
Права человека, как они зафиксированы в судебниках, определялись прежде всего его происхождением235. В соответствии с этим в юридических памятниках проводится разграничение между ættborinn menn или árborinn menn, людьми, принадлежащими к роду свободных, право наследования коих безупречно; oöalborinn menn (или oöalsnautar), свободными, которые принадлежат к роду владельцев одаля; и bÿborinn menn, людьми смешанного происхождения (от свободного и рабыни). Ættborinn menn постоянно противопоставляются вольноотпущенникам и рабам, причем обладание личной свободой связывается с принадлежностью к роду. Быть свободным, пользоваться полноправием мог лишь тот, кто являлся членом соответствующего рода236. Поэтому, например, приобретение незаконнорожденным сыном свободного человека и рабыни прав свободного осуществлялось посредством введения его в семью отцом или другим полноправным ее членом. Этой процедуре должно было предшествовать освобождение его от состояния несвободы237. Разграничение между отпуском на волю и «введением в род» свободных свидетельствует о наличии определенных переходных состояний между несвободой и свободой полноправного человека. Условием, при котором потомки вольноотпущенника могли приобрести статус свободного человека, было наличие у них определенного числа предков по восходящей линии, не являвшихся несвободными. При спорах о том, принадлежит ли данный человек к свободнорожденным (árborinn) или зависимым (byrmsla menn), от него требовалось доказать с помощью свидетелей свободного происхождения, что он может насчитать четырех свободнорожденных предков (langfeör sína til árborinna manna) и сам является пятым в роду свободных23*3. Наличие среди предков, хотя бы с одной стороны, несвободных ущемляло полноправие человека, а нередко бросало тень и на его личные качества и способности239.
Саги пестрят упоминаниями о родовитых людях. При характеристике таких лиц авторы «королевских саг» никогда не забывают указать прежде всего на знатность их происхождения. В прологе к «Хеймскрин-гле» Снорри указывает, что в качестве одного из источников для написания им истории норвежских конунгов он использовал родословные (kynsloöir, langfcögatal) конунгов и других родовитых людей (stôrættaôir mcnn), где прослеживается их происхождение (kyn sitt)240. Некоторые из таких родословных и перечней имен (ķulur) сохранились или дошли упоминания о них241.
Между знатными родами не было равенства, одни из них считались более благородными, чем другие. Наибольшем родовитостью обладали конунги — потомки Инглингов, от которых вели свое происхождение правители и Швеции, и Норвегии242. Исключительное благородство конунгов многократно воспевали скальды, постоянно применявшие к ним всевозможные определения знатности243. Сигхват Тордарсон говорил об Олаве Харальдссоне, что он принадлежит к лучшему роду среди скандинавов244. Роду норвежского конунга все другие, даже самые знатные, уступали в благородстве245. Как и у других германских народов, у древних скандинавов королевская власть приобрела на определенной стадии развития сакральный характер. По тогдашним, представлениям, от конунга зависело благополучие и процветание страны246. Естественно, государем мог сделаться только представитель рода конунгов (konungborinn). Люди, которые были потомками конунгов, но не принадлежали сами к правящей семье, тем не менее считались наиболее родовитыми247.
Источники второй половины XII и начала XIII вв. отражают двойственное представление о знатности, поскольку в них, с одной стороны, находит отражение прежняя концепция знатности, сложившаяся еще при родовом строе, а с другой — уже пробивает себе дорогу новая точка зрения, согласно которой источником высокого достоинства и положения человека является не только его происхождение, но и пожалование титула государем. Такая двойственность объясняется прежде всего уже отмеченной незавершенностью процесса перестройки норвежского общества в XII и начале XIII в., но не только этим. Необходимо также иметь в виду, что служилая аристократия в Норвегии (в немалой мере вербовавшаяся из верхушки бондов) отчасти пополнялась за счет включения в нее выходцев из старинных знатных родов. По мере укрепления королевской власти им все труднее становилось сохранять свою самостоятельность; вместе с тем оппозиция по отношению к конунгу лишала родовую знать возможности использовать те источники доходов, которыми распоряжался лишь он один. Все это побуждало потомков херсиров и мелких конунгов вступать на службу к государю и домогаться у него высоких титулов24*3. Однако эти люди обладали и «собственной» знатностью, могуществом, источники которого коренились в их прежнем положении независимых или полунезависимых господ, и такое свое положение они пытались сохранить, заручившись покровительством короля249.
Отмеченная двойственность в понимании знатности выразилась, в частности, в той терминологической путанице, которую допускают авторы саг, когда говорят об аристократах. В XII в. высший слой господствующего класса составляли лендрманы. Это были служилые люди, получившие, от конунга пожалование (обычно в виде вейцлы) и обязанные нести в его пользу военную и иную службу. Управление страной (до тех пор пока в конце XII в. не укрепился новый институт сюсель-манов250) в основном осуществлялось через их посредство. Первое известное мне упоминание источников о лендрманах относится к самому началу XII в. Это упоминание содержится в Magnúsdrápa исландского скальда Торкеля hamarskáld (около 1104 г.). Говоря о мятеже, поднятом знатью против конунга Магнуса Голоногого, скальд называет имена предводителей мятежников — Торира из Steig, Эгиля Аслакссона из Forland и Скьяльга из Ерена. Этих людей он называет lendir rnenn251. Другие упоминания лендрманов в песнях скальдов относятся к середине и второй половине XII в.252 В произведениях скальдической поэзии более раннего периода знать определяется терминами hersir, jarl, höföingi и т.п. Между тем авторы саг, используя песни скальдов, нередко изменяли терминологию, и там, где у скальдов речь шла о херсирах, писали о лендрманах применительно к X и XI вв.253 Скальдам того времени термин lendrmaör, по-видимому, не был знаком, во всяком случае у них не возникало потребности им пользоваться254. Употребление термина «лендрман» в сагах, посвященных событиям X и XI вв., было произвольным, но оно находит свое объяснение в социальной действительности второй половины XII и начала XIII в., когда были записаны «королевские саги», ибо для их авторов различия между родовой и служилой знатью, по всей вероятности, далеко не всегда казались существенными255 и не были вполне ясными, — именно вследствие частичного слияния этих двух групп
