их преемниках и наследниках, все могло бы закончиться благополучно» [873].
В течение 1-го Крестового похода отношения между крестоносцами и византийцами были довольно миролюбивыми. По крайней мере посланник папы Адемар Пийский активно разъяснял латинянам, что греческие и сирийские христиане — их братья во Христе. А в письме на имя понтифика легат прямо именовал Иерусалимского патриарха Симеона II (1084) apostolicus. Александрийская церковь, всегда состоявшая в теплых и дружеских отношениях с Римом, также не прекращала попыток примирения. По крайней мере достоверно известно, что александрийцы еще в XII веке поддерживали с Римом евхаристическое общение («communio In sacris»), и представители Александрийского патриарха присутствовали на Латеранском «Вселенском» Соборе 1215 г. [874]
Впоследствии эта идиллия несколько расстроилась, и латиняне без всякого сомнения избрали Иерусалимским патриархом западного клирика, нисколько не волнуясь о правах греков. Византийцев начали изгонять из Храма Господня и вскоре вообще лишили всех церквей возле Иерусалима. Но в 1101 г. грянуло Божье возмездие: в Святую субботу не свершилось чуда сошествия Благодатного огня. После этого король Балдуин I начал заботиться о восстановлении прав православных греков. И хотя стороны периодически обменивались памфлетами, высмеивавшими различия богослужения, в 1169 г. император Мануил I совместно с латинскими властями Иерусалима активно участвовал в восстановлении города и его святынь [875].
Иоанн II Комнин открыто вступил в союз с Римским папой Иннокентием II, и догматические разногласия не помешали им объединиться против норманнов. Примечательно, что в богословском диспуте, организованном между епископом Ансельмом, послом Германского короля, и Никомедийским архиепископом Никитой, византийцы с большим пиететом относятся к Апостольской кафедре. «Мы не отрицаем за Римской церковью первенства среди пяти ее сестер — других почетных патриархатов; и мы признаем за ней право на самое почетное место на Вселенских Соборах». И дальше они поясняют, почему для них неприемлемы отдельные притязания Римского епископа. «Однако Римская церковь отделила себя от нас собственными деяниями, когда из гордости взяла на себя права монарха, которые ей не принадлежат. Как нам принимать от нее распоряжения, когда они делаются без согласования с нами и даже без нашего ведома? Если Римский первосвященник, сидя на своем величественном и славном троне, желает метать в нас молнии и, так сказать, запускать в нас папскими рескриптами, и если он хочет вершить над нами суд и управлять нами и нашими Церквами не путем совместных с нами советов, но по своей воле, что же это за братство, или даже что же это за отцовство? Мы тогда станем рабами, а не сыновьями такой Церкви, а Римская диоцеза станет тогда не благочестивой матерью своих детей, но суровой и властной правительницей рабов. Просим у вас прощения за слова о Римской церкви, потому что мы почитаем ее, как и вы» [876].
В 1141 г. Иоанн II обратился к понтифику с предложением принять духовную власть над Восточной церковью при условии венчания себя императорской диадемой единой и вечно Священной Римской империи. Мануил I Комнин, также желавший, как известно, воссоединить обе части некогда единой Римской империи, в 1167 г. отправил посольство к папе Александру III с предложением созвать Вселенский Собор и окончательно решить вопрос об объединении Церквей. Небезынтересно отметить, что в ответ на предложение царя воссоздать Священную Римскую империю под главенством Византийского императора и Римского папы, Александр III направил в Константинополь своих легатов, которым недвусмысленно запретил поднимать вопрос о Filioque. Требования Апостольской кафедры касались лишь поминания папы в диптихах Восточной церкви, признание главенства понтифика в Кафолической Церкви и право кассации к нему решений по всем церковным спорам [877].
И Андроник I Комнин, известный своими патриотическими настроениями, тем не менее, направил папе Луцию II (1144–1145) послание, в котором в обмен на поддержку обещал построить храм в Константинополе, где служба будет вестись по латинскому обряду. Об императорах династии Ангелов и говорить не приходится — они активно сотрудничали с Римом и прибегали к его помощи; к сожалению, нередко в ущерб своему государству.
Едва ли могут быть сомнения в том, что настоящий разрыв отношений между Западом и Востоком возник после 4-го Крестового похода и варварского разграбления Константинополя латинянами. Византийцы не могли простить того, что творилось в городе после его захвата западными христианами. Убийства крестоносцами православных священников на Кипре, таранная политика папы Иннокентия III, бесчинства и грабеж — все это положило решительный водораздел между византийцами и латинянами [878].
Но даже после падения Константинополя в 1204 г. и взаимного резкого озлобления византийцев и латинян контакты не прервались. Император святой Иоанн III Дука Ватац в 1232 г. поручал патриарху Герману вступить в переговоры с папой Григорием IX по вопросу унии, хотя и вел переговоры довольно жестко. Император Феодор II Ласкарис также считал возможным рассмотреть вопрос о воссоединении Церквей, но исключительно на Вселенском Соборе. О Михаиле VIII Палеологе, равно как и обо всех его преемниках, говорить, конечно, не приходится — они были твердо убеждены в спасительности унии для Византии. Даже такой «ортодоксальный» император, как Андроник II Палеолог, вступал в переговоры с Римом по данному вопросу, хотя и безуспешно.
Безусловно, мотивация императоров была очень широкой: получение военной помощи, решение территориальных споров, нейтрализация общих врагов и просто дипломатическая игра. Менялись в зависимости от эпохи интенсивность общения и условия, на которых цари и папы были готовы пойти на унию. Но в целом глубоко ошибочно было бы объяснять желания Римских императоров восстановить церковное общение исключительно военными и узко конъюнктурными политическими соображениями.
Нельзя забывать, что Византийский царь только тогда чувствовал себя наследником престола древних Римских цезарей, когда демонстрировал кафолическое, всеимперское и универсальное мышление. Откажись он от статуса Вселенского царя, как моментально рухнула бы вся политическая конструкция византинизма, лелеемая целое тысячелетие. И из Римского императора такой правитель превратился бы в «царя эллинов», как его уже называли на Западе. И как защитник всей Кафолической Церкви, ее дефензор и глава, василевс не мог примириться с самим фактом схизмы — он стоял перед ним как вечный упрек не должным образом исполненных царем полномочий, врученных ему Богом.
«Идеалистическая» мотивация Римских императоров являлась плоть от плоти византийского церковного сознания. Даже в XIV и XV веках, когда гибель Империи казалась всем неизбежной, византийцы не отказывались от идеи вселенской Ойкумены, включающей в себя не только весь Восток, но и Запад. Невзирая на ненависть к франкам, венецианцам и латинским церковным обрядам, византийцы мыслили себя только в рамках единой Церкви и единого государства вместе с ними
