этом удавалось обходиться без повторных парламентских выборов [30]. Многопартийная система гарантировала, что даже партия, набравшая наибольшее число голосов, не имела абсолютного большинства мест в парламенте. Президентские выборы (всенародные в Литве, парламентские — в Эстонии и Латвии) в целом обеспечивали, что во главе каждой из стран Балтии оказывались вполне заслуживающие доверия люди, — некоторые из них были политическими лидерами до избрания, другие осваивало ремесло политика, уже находясь в должности. В Эстонии пользующийся популярностью у населения Леннарт Мери, впервые избранный президентом в 1992 г., оставался на этом посту до ухода на пенсию в 2001 г., когда на смену ему пришел Арнольд Рюйтель, агроном по образованию, с 70-х годов занимавший высокие посты в Коммунистической партии Эстонии, но выступивший за независимость страны и являвшийся главой государства в переходный период. Однако в 2006 г. эстонский парламент выбрал президентом бывшего эмигранта, вернувшегося в Эстонию из Америки, — Тоомаса Ильвеса (р. 1953), в 1990 — 2000-х гг. зарекомендовавшего себя эффективно работающим дипломатом на посту министра иностранных дела Эстонии, где демонстрировал свою прозападную ориентацию. В Латвии в 1999 г. на смену Гунтису Ульманису пришла бывшая эмигрантка, недавно вернувшаяся на родину из Канады, — Вайра Вике-Фрейберга, психолог, фольклорист и профессор Монреальского университета, не принадлежавшая ни к одной из политических партий Латвии. В 2007 г. ее сменил Валдис Затлерс, известный рижский врач-ортопед, до того момента не проявлявший заметной политической активности [31]. Только литовцы сделали неверный шаг, выбирая главу государства. В 1998 г. они выбрали на эту должность эмигранта из Америки, Валдаса Адамкуса, а следующие выборы 2003 г. привели в президентское кресло гораздо более молодого Роландаса Паксаса (р. 1955), популярного бывшего мэра Вильнюса. Однако после года у власти Паксас был отстранен посредством импичмента за теневые экономические махинации, и в 2004 г. страна вновь вернулась к Адамкусу [32]. Оценивая руководство страны, общественное мнение быстро менялось от энтузиазма сразу после выборов до негативного отношения вскоре после этого. Даже популярные президенты находились под огнем критически настроенной прессы, обвинявшей их в «превышении полномочий» — то есть в выходе за конституционные рамки. Однако никакие негативные моменты политической жизни стран Балтии не носили экстраординарного характера: недолгая жизнь межпартийных коалиций была характерна и для стран — старейших членов ЕС. США в 1998 г. тоже прошли через импичмент президента, и низкая оценка избирателями работы политических лидеров, по-видимому, становилась типичной для политической культуры множества западноевропейских демократических обществ.
Относительная политическая стабильность в трех балтийских республиках после 2003 г. сопровождалась статистически заметным экономическим ростом, если судить по ежегодному росту валового внутреннего продукта (ВВП) примерно на 6–7 % (в Эстонии данный показатель в некоторые годы взлетал до 10 %). Поэтому в 2004 г. Евросоюз признал, что новые его члены не являются бедными странами, поскольку ценность производимых ими товаров и услуг продолжала расти, и некоторые энтузиасты присутствия этих государств в ЕС даже стали говорить о «трех балтийских тиграх». Агрегированные экономические измерения, разумеется, могли завуалировать хронические проблемы. Около 50–60 % роста ВВП обеспечивала во всех трех республиках расширяющаяся сфера обслуживания, что не только отражало «современную» модель роста, но и указывало на то, что страны Балтии находятся в поиске своей ниши в общеевропейской экономике. Ни одна из них еще не ассоциировалась с каким-то конкретным сектором экономики (или группой связанных между собой секторов), где бы демонстрировала действительно выдающуюся производительность и результаты. Кроме того, различные меры, связанные с «развитием человеческого потенциала», показывали значительные различия в экономическом развитии различных регионов каждой из стран: положение в городах было намного лучше, чем в сельских областях, некоторые регионы (например, Латгалия в Латвии) оставались «бедными» по сравнению с остальной страной, и даже в городах между различными слоями населения отмечалось существенное неравенство, судя по национальному доходу. Демонстративное потребление «новых богатых», получивших такую возможность благодаря рыночной экономике, напоминало остальному населению (особенно занятому в государственном секторе), что его доходы увеличиваются лишь незначительно. К счастью, уровень инфляции оставался относительно низким (4–5 %), и крупнейшие национальные банки демонстрировали возрастающую осведомленность об опасностях высокой инфляции и действовали соответственно. Однако ни одна из этих экономических характеристик не делала балтийские республики чем-то необычным на пространстве ЕС; выраженное экономическое неравенство и неравномерное развитие регионов были характерны для множество стран — членов ЕС, особенно на юге континента.
После 2004 г. беспокойство тех, кто заботился о национальной репутации и об уверенности в себе, стал вызывать еще один момент, связанный с неравноправием, а именно несоответствие относительно стабильных зарплат в трех странах Балтии и уровня зарплат в других странах, давно ставших членами Евросоюза. После 2004 г. препятствий на пути движения рабочей силы за пределы границ национальных государств стало меньше, и в результате сложился незначительный, но стабильный отток людей трудоспособного возраста (особенно молодежи) в Европу в поисках заработка. Статистика по этому вопросу никогда не была точной, но расчетные оценки на 2007 г. показывают, что общее количество эмигрировавших эстонцев (в возрастной группе 15–64 лет) составило около 20–30 тыс. человек (в Финляндию, Великобританию, Ирландию), латышей — около 80-100 тыс. (в Швецию, Великобританию и Ирландию) и литовцев — около 200 тыс. человек (в Польшу, Германию, Великобританию и США) [33]. В отличие от «гастарбайтеров», приезжавших из Южной Европы в Западную Германию в 50-60-е годы эти мигранты из стран Балтии были в том числе образованными людьми, часто имевшими дипломы о высшем образовании и тем не менее предпочитавшими лучше оплачиваемый физический труд за границей низкооплачиваемому интеллектуальному труду по специальности на родине. Их долгосрочные планы оставались неясными: некоторые хотели быстро заработать значительную сумму и вернуться домой, другие, очевидно, планировали надолго сменить место проживания. Интервью с такими уехавшими в поисках работы демонстрируют их не только неудовлетворенность низким уровнем доходов, но и ощущение невостребованности или недооцененности в родной стране. Хотя национальные правительства и выражали обеспокоенность эмиграцией (по масштабам самой значительной со времен Второй мировой войны), они мало что могли сделать, чтобы уменьшить ее, поскольку свободное передвижение рабочей силы являлось одним из требований Европейского союза.
Другим источником беспокойства, особенно в Эстонии и Латвии, были возможные негативные последствия для «нормального» государства от наличия значительного числа постоянно проживающих в государстве неграждан (которых во всех других странах называют иностранцами, постоянно проживающими в стране), большинство которых составляли этнические русские. Процесс натурализации был запущен после 1991 г. и получил одобрение ОБСЕ и других международных структур, но в последующие годы он давал слишком незначительный результат — несколько тысяч натурализаций ежегодно. К концу первого десятилетия после обретения независимости, невзирая на идущий процесс натурализации, около 278 тыс. русских и русскоговорящих жителей Латвии оставались без латвийского гражданства (тогда как 363 тыс. человек из этой категории населения были
