себе волосы и отрекались от своего постыдного занятия. Люди уверяли, что он может изгонять бесов, предрекать будущее и исцелять болящих, и народ часто раздирал его подрясник на части и берег лоскутки как святыню. Как утверждал сам Фулько, он благословил на Крестовый поход не менее 200 тысяч человек из самых разных слоев общества, каждый из которых внес свою лепту в организацию и финансирование 4-го Крестового похода [967].
Франция в очередной раз поддержала свою репутацию «солдата Бога» [968]. Поскольку двое из названных французских аристократов принадлежали к королевскому дому, постепенно число рыцарей, согласившихся участвовать в 4-м Крестовом походе, резко возросло. В числе французских рыцарей значились такие известные фигуры, как граф де Сен-Поль, графы Готье и Жан Бриеннские, Манассия Лилльский, Ренар де Дампьерр, Матье де Монморанси, Гуго и Роберт де Борн, графы Амьенские, Рено Бульонский, Готфрид Першский, Рено Монмерльский, Симон Монфорский и Готфрид де Виллардуэн, маршал Шампаньский [969].
Некоторую активность проявила и Германия. Здесь наиболее популярными проповедниками 4-го Крестового похода стали: Мартин, аббат монастыря Пэрисе, что в Эльзасе, епископ Конрад Хальберштадтский и граф Бертольд Каценеленбогенский. В Северной Италии собирал желающих вступить в крестовое братство князь Бонифаций Монферратский (1192–1207), имевший тесные связи с Латинским Востоком. А когда речь зашла о денежных средствах, папа в очередной раз показал пример, введя в 1200 г. новый разовый налог в размере 2,5 % церковных доходов для организации похода [970].
Весь 1200 г. организаторы похода провели в переговорах и подготовке плана кампании. Было принято два принципиальных решения. Во-первых, двигаться к Палестине морским путем, как это сделали рыцари 3-го Крестового похода. И, во-вторых, двигаться не к Иерусалиму, а к Египту. При внешней нелогичности избрания такого пункта назначения это была единственно верная стратегия. После 3-го Крестового похода и концентрации власти в руках аль-Адиля Иерусалим стал играть откровенно второстепенную роль на фоне других центров исламского мира. Несмотря на его духовную важность, как святыни, изолированное положение Святого города означало, что его стратегическое, политическое и экономическое значение стало ограниченным [971].
Взятие Иерусалима, конечно, резко подняло бы дух христиан в Святой Земле. Но затем, как показали минувшие события, крестоносцы неизбежно должны были столкнуться с проблемой изоляции Святого города. Это понял еще Ричард Львиное Сердце, и потому новые предводители пилигримов сделали выводы из чужих ошибок и решили подорвать ислам снизу, захватив Египет и обеспечив за этот счет последующее неизбежное падение Иерусалима. Нельзя также забывать, что при всем богатстве Антиохии и Акры, как торговых центров, им было очень далеко до славы Александрии, которая очевидно доминировала в мире караванных и морских путей [972].
План был, без сомнения, хорош, но не учитывал одну важную деталь. Морские перевозки армии являлись чрезвычайно дорогостоящим предприятием и были по карману лишь венценосным особам, располагавшим финансами самых могущественных и богатых государств Европы. А нынешние вожди Крестового похода при всем своем богатстве такими возможностями не располагали. Поэтому пришлось обращаться за помощью к Венеции, имевшей большой морской флот. Еще в августе 1198 г. папа в своей булле по поводу организации 4-го Крестового похода недвусмысленно дал понять, что отправляет своего легата Соффредо именно в Венецию, поскольку шансы найти помощь в ссорящихся Пизе и Генуе крайне невелики. Как вскоре выяснится, это была тяжелая ошибка, обусловившая множество последующих проблем.
В первую неделю Великого поста 1201 г. в Венецию прибыла группа рыцарей во главе с маршалом Франции Жоффруа де Виллардуэном (1150–1218), изложивших свою просьбу на заседании Большого совета Республики. Через 8 дней они получили ответ: Венеция согласна предоставить сроком на 1 год суда для перевозки 4500 рыцарей и такого же количества коней, 9 тысяч оруженосцев, 20 тысяч пеших воинов, а также обеспечивать крестоносцев продовольствием в течение 9 месяцев при условии уплаты 85 тысяч серебряных монет. Дож Венеции, 84-летний и почти слепой Энрико Дандоло (1108–1205), гениальный политик и абсолютно циничный человек, поклялся на Евангелии в соблюдении Республикой всех своих обязательств. Кроме того, Дандоло пообещал, что Венеция выставит за свой счет 50 галер с вооруженными солдатами при условии выделения ей половины от всех завоеванных крестоносцами земель. Стороны договорились, что ровно через год, весной 1202 г., все крестоносцы соберутся в Венеции для начала Крестового похода. Партнеры направили послов в Рим, и папа Иннокентий III благословил начинание. Казалось бы, произошел редкий случай единения замыслов и проявления самопожертвования [973].
В действительности же венецианцы и их дож Дандоло уже обманули крестоносцев — они совершенно не собирались воевать с мусульманами. В то время когда Большой совет Республики принимал послов пилигримов, в Каире был заключен тайный договор между турками и венецианцами, в котором последние ясно обещали нейтралитет во время любой войны против своих торговых партнеров. Как точно отметил один автор, нужды торгового мира всегда шире вопросов веры, и никакая война не станет помехой торговле, если на кону высокий доход. Еще Саладин был вынужден объясняться перед Багдадом, почему в период самых ожесточенных военных столкновений с крестоносцами итальянские купцы беспрепятственно ведут торговлю в Египте. А некий арабский путешественник, современник тех далеких событий, изумленно писал в своем дневнике: «Ни одного христианского торговца не задержали и не остановили на мусульманских землях. Они всегда остаются в безопасности, будь то мир или война». И венецианцам не было никакого дела до высокой цели Крестового похода, когда опасность угрожала их торговым интересам в Египте или Леванте [974].
Двойная игра издавна была присуща тороватым венецианцам, и не случись того, что произошло в ходе 4-го Крестового похода, неизвестно, как сложилась бы дальнейшая история. Но в любом случае венецианцы едва ли довели бы дело до прямого столкновения крестоносцев со своими торговыми союзниками. Не исключено также, что уже тогда старый ненавистник Константинополя Энрико Дандоло задумывался над тем, каким образом использовать столь мощную силу, как крестоносная армия, против Византии. Успех данного предприятия сулил бы Венеции не только полную свободу от перемен курсов византийской политики, болезненных для рынка, но и обеспечивал абсолютную торговую монополию на Средиземноморье. Пока же они заключали договор и с крестоносцами, и с турками, прагматично рассуждая, что лучше иметь возможность выбора, чем не иметь ее вовсе [975].
Кроме того, сами не заметив, вожди движения согласились на то условие договора, что обязательства венецианцев по перевозке вступают в силу лишь тогда, когда все крестоносцы соберутся в Венеции. Не говоря уже о том, что сбор всех участников являлся весьма сомнительным по своей возможности, еще
