class="p1">
Пругавин А. С. Запросы народа и обязанности интеллигенции. С. 375–376.
Ермакова З. П. Русские крестьяне – читатели Н. А. Некрасова (конец XIX – начало XX века) // Карабиха. Ярославль, 1993. Вып. 2. С. 340–353. Характерно и то, что в дореволюционных школьных хрестоматиях отрывок из «Коробейников» появился только однажды – в «Новой русской хрестоматии» Л. О. Вейнберга («Песня убогого странника») в 1905 г.
Добролюбов Н. А. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 6. М.; Л., 1963. С. 336.
Дудышкин С. С. Две народные драмы // Отечественные записки. 1860. Т. 128. № 1. Русская литература. С. 49; Ахшарумов Н. Д. Мнение о драме г. Писемского «Горькая судьбина» // Отчет о четвертом присуждении Уваровских премий. СПб., 1860. С. 60. В зависимости от идеологической позиции рецензенты либо превозносили «Горькую судьбину» за ее художественность (П. А. Плетнев, М. Л. Михайлов, С. С. Дудышкин), либо отмечали ее отсутствие (Н. А. Добролюбов, К. С. Аксаков, Н. Д. Ахшарумов, А. С. Хомяков, М. Е. Салтыков-Щедрин). Детальный разбор мнений см.: Аникст А. А. «Горькая судьбина» Писемского и ее оценка в критике // Он же. Теория драмы в России от Пушкина до Чехова. М., 1972. С. 299–317.
См.: Зубков К. Ю., Перникова А. С. Литературные премии, социальные границы и национальный театр: крестьянин в русской драматургии эпохи «Великих реформ» // Russian Literature. 2021. Т. 119. № 1. С. 71–101.
Дэвид-Фокс М. Модерность в России и СССР: отсутствующая, общая, альтернативная или переплетенная? // Новое литературное обозрение. 2016. № 140 (4). С. 33–41.
Новая имперская история Северной Евразии: В 2 ч. / Под ред. И. Герасимова. Казань, 2017. Ч. 2. С. 257–264.
Ср.: «Ужас, т. е. основа трагедии, заключается в „Горькой судьбине“ не в сильных страстях, не в героических движениях духа, не в роковом сцеплении случайностей, не в остроте незаслуженных страданий, а в какой-то душной сутолоке задыхающихся людей» (Анненский И. Ф. Книги отражений. М., 1979 (Литературные памятники). С. 58). В 1970–1980‐е гг. А. Донсков, Л. М. Лотман и А. И. Журавлева развили идею Анненского о внутреннем характере драмы Анания, «диалектике личной вины», органично вытекающей из противоречий его натуры, и рассмотрели пьесу в широком контексте литературы о крестьянах 1850–1880‐х гг. (Donskov A. The Changing Image of the Peasant in Nineteenth-Century Russian Drama. Helsinki, 1972 (Annales Academiae Sceintiarum Fennicae. Vol. 177). P. 74–75; Лотман Л. М. Драматургия 60–70‐х гг. // История русской литературы: В 4 т. Т. 3 / АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом). Л., 1982. С. 454–457; Журавлева А. И. Русская драма и литературный процесс XIX века. М., 1988. С. 74–75).
Лотман Л. М. Драматургия 60–70‐х гг. С. 457.
Gorshkov B. Serfs on the Move. P. 628.
Ibid. P. 632, 639.
Donskov A. The Changing Image of the Peasant in Nineteenth-Century Russian Drama. P. 78–81.
Писемский А. Ф. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 9. С. 191, 192, 193.
Первым эту идею развил И. Ф. Анненский, который даже домыслил, что Ананий, возможно, «читал закапанную воском книгу, взятую от какого-нибудь старообрядца» (Анненский И. Ф. Книги отражений. С. 48). Об исключительности героя с большей опорой на текст драмы писали А. Донсков (Donskov A. The Changing Image of the Peasant in Nineteenth-Century Russian Drama. P. 67, 69) и Л. М. Лотман (Лотман Л. М. Драматургия 60–70‐х гг. С. 455–456).
Необычность понятий Анания бросилась в глаза уже первым слушателям драмы. Так, И. А. Гончаров сообщал П. В. Анненкову в письме от 20 мая 1859 г. о том, что Ананий – «мужик самолюбивый, с душком, объясняется с барином, шумит» (Писемский А. Ф. Собрание сочинений. Т. 9. С. 607).
О миграции крестьян в Петербург в середине XIX в., помимо указанной в главе об извозчиках литературы, см. научно-популярную работу: Лурье Л. Я. Питерщики. Русский капитализм. Первая попытка. СПб., 2011.
Писемский А. Ф. Собрание сочинений. Т. 9. С. 215.
На эту черту творчества Писемского указывала М. Дженкинс (Jenkins M. Pisemsky’s Bitter Fate. The First Outstanding Drama of Russian Peasant Life // Canadian Slavonic Papers. 1958. № 3. P. 77–78).
Анненский И. Ф. Книги отражений. С. 48.
Писемский А. Ф. Собрание сочинений. Т. 9. С. 581.
Авсеенко В. Г. Комедия общественных нравов // Русский вестник. 1874. № 10. С. 903. На самом деле Авсеенко развивал тезис из отзыва Плетнева (1860), который видел основную коллизию пьесы в том, что «сознание поруганной чести вызывает из души человека все ее силы к защите естественных прав, без различия гражданских сословий» (Плетнев П. А. Мнение // Отчет о четвертом присуждении Уваровских премий. СПб., 1860. С. 30). В том же направлении рассуждал позже и А. И. Урусов, предлагавший на основе гениальной актерской интерпретации Стрепетовой характера Лизаветы новую, более сложную трактовку конфликта пьесы (Урусов А. И. Статьи о театре, литературе и об искусстве: В 3 т. Т. 1. М., 1907. С. 333–335).
Overton B. Fictions of Female Adultery, 1684–1890. Theories and Circumtexts. Basingstoke, 2002. P. 21, 54.
О трансгрессии как размыкании сословных границ в драме см.: Зубков К. Ю., Перникова А. Литературные премии, социальные границы и национальный театр.
Писемский А. Ф. Собрание сочинений. Т. 9. С. 181.
Там же. С. 215.
Тимофеев С. Влияние Шекспира на русскую драму. М., 1887. С. 143–145; Donskov A. The Changing Image of the Peasant
