type="note">[3892] и, что особенно важно, — феода [3893]. Источники даже зафиксировали оппозицию: habere ad alodem — tenere in fevum [3894], но ее никак нельзя считать типичной, поскольку глагол habere характеризует и условные формы землевладения, а с другой стороны, найдется немало примеров держания аллодов [3895]. Отмечу также сближение понятий tenere и proprietas, отразившееся уже в дипломах первых Каролингов в пользу апризионариев [3896]. Абстрагируясь от деталей, можно с уверенностью утверждать, что глаголы habere, tenere и possidere употреблялись как синонимы, в том числе в отношении разного, с правовой точки зрения, имущества. В частности, аллод можно было и иметь [3897], и держать [3898], и владеть им [3899]. Равным образом, все три глагола могли применяться к феоду [3900]. С другой стороны, они характеризуют имущество как господина, так и его "людей" [3901], в том числе тех, кого следует признать крестьянами.
Особого внимания заслуживает активное использование глагола tenere: бывший прежде в тени, он выходит теперь на первый план. Держат самые различные объекты: "фиски", церкви, виллы, мансы, поля, виноградники, солеварни и другие представляющие ценность угодья, а также должности и доходы. Держат не только "прекарно" или на праве узуфрукта, но и на праве феода и даже аллода. В последнем случае сеньором иногда мыслится сам Господь [3902]. Имущество держат практически все: и титулованные особы, и епископы, и аббаты, и рядовые священники и рыцари, и мелкие сельские хозяева, не исключая тех, кто и не думал оспаривать факт личной зависимости. Иными словами, держание перестает быть ущербной или зазорной формой обладания имуществом. Не случайно, в XI в., взамен давно забытому книжному слову detentio, в источниках появляется и само слово "держание" — ternira, tenemento и т. д., причем порой неясно, идет ли речь о крестьянском или феодальном держании.
Сближение понятий "держание" и "владение" налицо, и при всем том, что люди того времени хорошо различали имущество, состоящее из доходов, с одной стороны, и имущество (substantia) крестьянской семьи, которая эти доходы и пополняла, вряд ли мы вправе отмахнуться от этого невероятного, с точки зрения римлян, уподобления. Оно еще более знаменательно, чем размывание границ между понятиями "собственность" и "владение".
Центральным понятием правоотношений средневекового общества становится понятие "имущество", лишенное каких-либо юридических спецификаций. Лексические средства для его передачи в письменных текстах весьма разнообразны: квазиюридические термины, как старые (bona, facultas, res, substantia), так и новые (aver, honor), конструкции со словами jus и potestas и т. д., а также некоторые термины, имеющие более точную правовую коннотацию, но употребляемые также не в собственном, а в расширительном значении. Среди них на первое место следует поставить термин alodis, далее — hereditas, possessio, proprium, которые зачастую характеризуют не конкретную разновидность имущественных прав, а представление об "имуществе вообще", дорастающее иногда до юридического понятия.
Конечно, повышенное внимание к этому понятию не является исключительной особенностью раннего или классического средневековья. Аналогичными терминами охотно оперировали римские юристы, изобилуют ими и нормативные тексты нового времени — ведь для регулирования имущественных отношений более четкая юридическая квалификация во многих случаях не обязательна. Однако для того, чтобы регулирование правоотношений по поводу "имущества вообще" все же имело нормативный смысл, необходима была презумпция, что это имущество имеет владельческую защиту. Иными словами, размывание границ (которое, впрочем, не стоит преувеличивать), между понятиями собственности, владения и держания имело следствием существенное перераспределение правовой территории в пользу понятия владения.
Оборотной стороной этого процесса был рост условного землевладения за счет, если так можно выразиться, безусловного. Притом, что в Риме значительная часть населения обладала землей и даже другим имуществом на определенных условиях (владения, узуфрукта, прекария и т. д.), нормальной формой обладания имуществом, к которой стремились люди, была все-таки собственность, не знающая ограничений в пользу частных лиц и, в классический период, лишь очень незначительные — в пользу государства. Средневековье также знало такую форму обладания имуществом, однако уже к концу каролингского периода публично-правовые связи собственника с сувереном оказались переплетены с его частно-правовыми связями с представителями суверена на местах. Нормой становится обладание землей на определенных условиях, так что черты условности приобретают даже alodium и proprietas, на деле также сопряженные с личной верностью и службой обладателя, а иногда и с платежами. Собственность, таким образом, все больше смыкается с властью. Все это позволяет говорить о качественных изменениях не только отдельных институтов, но и всей системы имущественных правоотношений, иначе говоря, — о возникновении принципиально нового типа отношений собственности.
3. Субъект права собственности
Приступая к анализу этой проблемы, сразу же уточню, что речь идет не о выяснении того, кто в изучаемом обществе был типичным собственником, а о самом содержании понятия "субъект права собственности", каков бы ни был социально-экономический облик этого субъекта. Иначе говоря, предметом исследования является не социально-экономическая структура данного общества (этот вопрос рассматривался в двух предшествующих главах), а характерные для этого общества представления о том, кто вправе, а кто нет, полноценно распоряжаться имуществом. Этот вопрос решался в истории очень по-разному. Примером может служить институт юридического лица, который в Древнем Риме, по сравнению со средневековьем, не говоря уже о новом времени, играл на удивление скромную роль. Другой очевидный пример — ограничение имущественных прав женщины, свойственное древнегерманскому обществу. Не менее показательно историческое разнообразие подходов к вопросу о соотношении индивидуального и семейного имущества.
Социально-экономический и экономико-юридический аспекты права собственности, безусловно, связаны, однако смешивать их или подменять один другим недопустимо — это чревато серьезнейшими искажениями исторической картины. Так, для характеристики общественного строя средневековой Скандинавии принципиален вывод о преобладании мелкой земельной собственности. Но если мы захотим понять, чем это общество отличалось от формально схожих с ним, по этому параметру, обществ республиканского Рима или США времен Акта о гомстедах, — нам придется отвлечься от социальноэкономической статистики и сосредоточиться на историческом своеобразии понимания собственности, в том числе на своеобразии представлений о субъекте права собственности. Предметом исследования должны поэтому стать имущественные отношения в родственных, соседских и иных микрогруппах.
Трактовка этого вопроса отягощена вненаучными априорными соображениями, обусловленными в конечном счете все тем же смешением статистического и содержательного подходов к феномену собственности. В частности, в советской историографии [3903], под влиянием сталинских формулировок, долгое время бытовало мнение, что феодальная собственность
