Из донесения от 5 апреля: «…императрица приобрела всеобщее расположение. Никто усерднее нее не выполнял обязанностей относительно покойной императрицы, обязанностей, предписываемых греческим вероисповеданием; духовенство и народ этим очень тронуты и благодарны ей за это. Она наблюдает с точностью праздники, посты, все, к чему император относится легкомысленно и к чему русские неравнодушны. Наконец, она не пренебрегает ничем для приобретения любви и расположения отдельных лиц. Не в ее природе забыть угрозу императора заключить ее в монастырь, как Петр Великий заключил свою первую жену. Все это вместе с ежедневными унижениями должно страшно волновать женщину с такой сильною природою и должно вырваться при первом удобном случае».
20 мая во время торжественного обеда по поводу заключения мира с Пруссией этот случай произошел.
«Император предложил тост за здоровье императорской фамилии, – пишет С. Соловьев. – Когда Екатерина выпила бокал, Петр послал к ней Гудовича узнать, почему она не встала; государыня ответила, что императорская фамилия состоит из трех членов: ее супруга, сына и ее самой, и она не понимает, почему она должна вставать. Когда Гудович передал ее слова императору, тот послал его снова сказать ей бранное слово, ибо она должна знать, что двое его дядей, принцы голштинские, принадлежат также к императорской фамилии. Но, боясь, чтоб Гудович не ослабил выражения, император сам закричал Екатерине это бранное слово, которое и слышала большая часть обедавших. Императрица сначала залилась слезами от такого оскорбления, но потом, желая оправиться, обратилась к стоявшему за ее креслом камергеру Александру Сергеевичу Строганову и попросила начать какой-нибудь забавный разговор, что тот и сделал. Дело не кончилось одними оскорблениями. В тот же вечер Петр приказал своему адъютанту князю Барятинскому арестовать Екатерину. Испуганный Барятинский не торопился выполнять распоряжение и, встретив принца Георгия Голштинского, рассказал ему о поручении. Тот бросился к Петру и уговорил его отменить приказание. С этого дня Екатерина приняла предложение друзей составить заговор против императора».
В письме к Понятовскому она признавалась в своем намерении: «…только с этого дня я обратила внимание на предложения, с которыми ко мне приступали со дня смерти императрицы Елизаветы… Все делалось, признаюсь, под моим особенным руководством».
Душой заговора было «целое гнездо» братьев Орловых. Особенно выделялись двое – Григорий и Алексей. «Силачи, рослые и красивые, ветреные и отчаянно-смелые, мастера устраивать по петербургским окраинам попойки и кулачные бои, они были известны во всех полках как идолы тогдашней гвардейской молодежи», – пишет Ключевский. Герой Семилетней войны, трижды раненный в жестокой битве при Цорндорфе артиллерийский поручик Григорий Орлов жил в столице при пленном прусском генерале графе фон Шверине. Белокурый статный красавец был страстно влюблен в Екатерину, и та отвечала ему взаимностью. Получив с ее помощью важное место в артиллерийском ведомстве, Орлов начинает вербовать сторонников императрицы в гвардейских полках.
Орловы умело используют свою популярность в гвардии. «Они направляли все благоразумно, смело и деятельно», – скажет о них Екатерина. Она писала Понятовскому: «План состоял в том, чтобы захватить Петра III в его комнате и арестовать, как некогда были арестованы принцесса Анна и ее дети… Тайна была в руках трех братьев Орловых. Они люди решительные и, служа в гвардии, очень любимы солдатами. Я им много обязана, что подтвердит весь Петербург. Умы гвардейцев были подготовлены, их в этом заговоре было от 30 до 40 офицеров и около 10 тысяч рядовых. В этом числе не нашлось ни одного изменника в течение трех недель; были четыре отдельные партии, их начальники были приглашены для осуществления плана, а настоящая тайна была в руках трех братьев. Панин хотел, чтоб провозгласили моего сына, но они ни за что на это не соглашались…»
Глава пятая
28 июня 1762 года
Вы будете царствовать, или я совсем глупец.
Мардефельд, прусский посол
Столица опустела – день святых Петра и Павла 29 июня собирались отметить в Петергофе. В окружении вельмож и придворных дам император отправился в свой любимый Ораниенбаум, а императрица с сыном в Петергоф. 26 июня они встретились в Ораниенбауме на большом праздничном обеде и маскараде; 27 июня присутствуют на великолепном празднике, устроенном в их честь графом Алексеем Григорьевичем Разумовским в его имении Гастилицы. Поздно вечером император вернулся в Ораниенбаум, а императрица в Петергоф.
В этот же день в Петербурге был арестован один из заговорщиков – капитан Пассек. К нему обратился солдат с вопросом:
– Правда ли, что императрица арестована? Не пора ли идти в Ораниенбаум громить голштинцев?
Подобные разговоры, распространяемые заговорщиками, уже несколько дней лихорадили гвардию. Пассек как мог успокоил солдата, но тот вдруг с этим же вопросом обратился к другому офицеру, не состоящему в заговоре. В результате и солдат и капитан Пассек были арестованы. Майор Воейков, исполняющий обязанности командира Преображенского полка, отправил срочное донесение о случившемся на имя императора. Известие об аресте Пассека поразило заговорщиков.
Из «Записок» Е. Р. Дашковой:
«27 июня после полудня Григорий Орлов пришел сообщить мне об аресте капитана Пассека. Еще накануне Пассек был у меня с Бредихиным и, рассказав, с каким нетерпением гренадеры ждут низвержения с престола Петра III, выразил мнение, что стоило только повести их в Ораниенбаум и разбить голштинцев, чтобы успех был обеспечен и переворот был бы завершен… У меня находился мой дядя Панин. Вследствие ли того, что по своему холодному и неподвижному характеру он не видел в этом столько трагического, как я, потому ли, что он хотел скрыть от меня размеры опасности, но он невозмутимо стал уверять меня в том, что Пассек, вероятно, арестован за какое-нибудь упущение по службе. Я сразу увидела, что каждая минута была дорога и что придется много потратить времени, пока удастся убедить Панина в том, что настал момент решительных действий. Я согласилась с ним, что Орлову следует прежде всего отправиться в полк, чтобы узнать, какого роду аресту подвергнут Пассек… Орлов должен был сообщить мне, что окажется, а если дело серьезно – кто-нибудь из братьев должен был известить Панина. Тотчас после ухода Орлова я объявила, что сильно нуждаюсь в отдыхе, и попросила дядю извинить, если попрошу его меня оставить. Он немедленно ушел, и я, не теряя ни минуты, накинула на себя мужскую шинель и направилась пешком к улице, где жили Рославлевы. Не прошла я и половины дороги, как увидела, что какой-то всадник галопом несется по улице. Меня осенило вдохновение, подсказавшее мне, что это один из Орловых. Из них я видела и знала только одного Григория. Не имея другого способа остановить его, я крикнула: „Орлов!“ (будучи бог весть почему твердо убеждена, что это один из них). Он остановился и спросил: „Кто меня зовет?“ Я подошла к нему и, назвав себя, спросила его, куда он едет и не имеет ли он что сказать мне. „Я ехал к вам, княгиня, чтобы сообщить вам, что Пассек арестован как государственный преступник, у его дверей стоят четыре солдата и у каждого окна по одному. Мой брат поехал возвестить это графу Панину, а я уже был у Рославлева“. – „Скажите Рославлеву, Ласунскому, Черткову и Бредихину, чтобы, не теряя ни минуты, они отправлялись в свой Измайловский полк и что они должны встретить там императрицу (это первый полк на ее пути), а вы или один из ваших братьев должны стрелой мчаться в Петергоф и сказать Ее Величеству от меня, чтобы она воспользовалась ожидающею ее наемной каретой и безотлагательно приехала в Измайловский полк, где она немедленно будет провозглашена императрицей; скажите ей также, что необходимо спешить…“ Когда я вернулась домой, взволнованная и тревожная, мне было не до сна…»
«…Вдруг сильный удар с улицы в дверь заставил ее затрепетать. Пришел неизвестный молодой человек, назвавшийся Федором Орловым.
– Я пришел спросить, не слишком ли рано ехать брату к императрице, – сказал он, – полезно ли ее беспокоить преждевременным призывом в Петербург?
Я была в гневе и тревоге, услышав эти слова.
– Вы потеряли самое дорогое время, – воскликнула я, – что тут думать о беспокойстве императрицы. Лучше привезти ее в обмороке в Петербург, чем подвергать заточению в монастырь или возведению на эшафот вместе со всеми нами…
Молодой Орлов ушел, уверяя, что брат немедленно отправится в Петергоф».
Еще не было и шести часов, когда запыхавшийся Алексей Орлов рванул дверь в спальню императрицы в павильоне Монплезир.
– Пора вставать, все готово для вашего провозглашения, – спокойно произнес он.
