дружина, бывшая на службе у мордовского владетеля Пургаса, а что эта русь есть целый особый народ финского или турецкого племени. Он руководствуется тем соображением, что «в данную эпоху только Киев и прилегавшие к нему земли назывались русью», а что население северных областей летопись русью не называет. В доказательство чего приводит ряд цитат из летописи (Вестник Европы. 1881. Декабрь). Ни с чем не сообразно было бы предположить, что летопись наша знала о существовании какого-то особого финского народа русь и проговорилась о нем только один раз, мимоходом. Притом если бы эта русь была финское племя, над которым княжил Пургас, то к чему же рядом с ним отдельно упоминается мордва? Но тут же в летописи Пургасова волость названа не русскою, а
мордовскою. Самый же важный недосмотр достоуважаемого Н.И. Костомарова заключается в том, что он не обратил внимания на известие той же летописи, занесенное под тем же годом, несколькими строками ниже, по поводу мученической смерти Авраамия в болгарах. «Се бысть иного языка, не русского, крестьян же сы», «Его же русь крестьяне вземше тело положите в гробе, иде же все крестьяне лежать». Вот эта славянская русь, торговавшая в великих болгарах, равно опровергает домысел и В.В. Стасова, и Н.И. Костомарова. В первой половине XIII в. она точно так же является там торговым людом, гостями, как и в первой половине X в., при Ибн-Фадлане; только теперь она не языческая, а христианская. То же место летописи поясняет, что киевское население называлось по преимуществу русью в сравнении с другими русскими областями, а в сравнении с инородцами и северное население также называлось русью, русским языком.
(Поздн. примеч.)
Из журнала «Русская старина». 1879. Май. Ответ гг. Макушеву и Кунику.
Это обстоятельство, то есть неестественное, удивительное превращение болгар-завоевателей в завоеванных славян, всегда ставило в затруднение последователей теории, и, Боже, к каким натяжкам не прибегают они, чтобы обойти неприятное обстоятельство! В числе доказательств неславянства болгар, например, не последнюю роль играют их дикие, неукротимые нравы; а когда зайдет речь о превращении в славян, придумываются чрезвычайная малочисленность, кротость и необыкновенное благодушие болгар, преклонившихся пред высшею расою, и свирепые завоеватели вдруг изображаются народом смирным, невоинственным.
Из византийских историков известно, что некоторые части болгарского народа в VI и VII вв. находились под игом хазар и авар. Следовало обратить на это некоторое внимание и сообразить, что подобное иго должно было оставить гораздо более заметные следы, чем два-три титула. Двухсотлетнее владычество татар оставило у нас крупные черты в языке, нравах и государственном быте. Мало того, в памятниках дотатарской эпохи уже встречаются слова, объясняемые из турецких корней: ясно, что и самое соседство торков, печенегов и половцев не прошло бесследно. Но вопрос: существуют ли для моих противников действительно исторические аналогии?
Любопытно, что у этого будто бы татарского хана известны три сына с такими именами: Нравота, Званица и Маломир. Кажется, каких бы еще более славянских имен!
У Курбского: «Черемиса Горняя, а по их чуваша зовомые, язык особливый».
Сборник государственных знаний. Т. VII. СПб., 1879 («Славянство болгар перед критикой слависта»).
Читано в публичном заседании ученого съезда при Московской антропологической выставке, в апреле 1879 г. и напечатано в изданиях Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии.
Из журнала «Древняя и новая Россия». 1880. Апрель.
Норманисты все еще настаивают на данах, хотя по некоторым вариантам видно, что надобно читать данаев, то есть греков. На основании греческой религии латинские хронисты русь причисляют иногда к Греции.
Придется предположить, что в старину северогерманское племя питало необыкновенную симпатию ко всему славянскому, очень легко и охотно превращалось в славян и в этом отношении составляло совершенную противоположность современным немцам, в особенности ученым.
Привожу здесь и эту часть своей рецензии, так как она касается источников русского строительного искусства, которое доселе представляли простыми и поздними заимствованиями у других народов, подобно только что приведенному примеру относительно искусства военного.
Из Жури. М. и. пр. 1881. Май.
В высшей степени ненаучно и ссылаться на непонятные речения в известной «Росписи болгарских князей» (найденной А. Поповым) как на признак туранства болгар; прежде следовало разъяснить эти речения, а потом еще доказать их принадлежность болгарскому языку.
Из Жури. М. и. пр. 1881. Май.
Современник Иорнанда Прокопий прямо говорит о гуннской моде брить щеки и подбородок и подстригать кругом голову, оставляя пучок волос на затылке (Hist. Arcana. С. VII).
У Иорнанда в плаче об умершем Аттиле, который производили знатные всадники, скакавшие около палатки с его трупом, сказано: Solus Scythi-са et Germanica regna possedit.
Stravam super tumulum ejus, quam appellant ipsi, ingenti commessat-tione concelebrant. Кажется, Иорнанд тут ясно говорит, что слово страва принадлежит самим гуннам, а вовсе не подчиненным им славянам, как это обыкновенно полагают поборники их мнимого туранства.
Осетины и теперь еще Волгу называют Идил. А сколько известно, осетины суть потомки древних алан и принадлежат к арийской семье.
Известия Прокопия о гуннах рассматриваются в помещенном выше моем исследовании о болгарах, поэтому я о нем теперь не распространяюсь.
А по поводу якобы безобразной наружности гуннов вспоминаются читанные мною когда-то мемуары маркграфини Байретской, сестры Фридриха Великого. Она имела случай видеть русское войско, посланное императрицею Елизаветою на помощь Марии-Терезии в конце Войны за австрийское наследство, и сообщает свои впечатления. Не имея под рукой книги, не могу передать точных ее слов, но помню, что наши воины показались ей малорослыми, чумазыми и вообще очень непривлекательной наружности, – так что еще немного, и ее русские вышли бы те же гунны Аммиана и Иорнанда. А между тем коренной русский народ едва ли может быть поставлен
