сделаны не только с ученою добросовестностию, но и с искусством. Относительно выводов второстепенной важности не могу согласиться с тем, чтобы Леон Диогенович был женат не на дочери Владимира Мономаха, а на его сестре и чтобы Василько Леонович и Василько Маричич были два разных лица. Я нахожу удачным предположение г. Васильевского, что у Романа было два сына с именем Леон, один от первой жены, а другой от Евдокии; но думаю, что зятем Владимира Мономаха был не старший Леон, а младший. Таким образом, разрешается мое недоумение насчет зятя Владимирова: он оказывается не только не самозванец, но истинный царевич, и даже порфирородный. В сражении с печенегами в 1088 г., вероятно, погиб старший Леон. Такому выводу не противоречат источники, и на его стороне особенно хронология, то есть относительный возраст обоих братьев. То сватовство Диогена, на которое намекают письма Михаила VII, вероятно, окончилось одним обручением, а не браком. (Не относилось ли оно к известной Янке, сестре Мономаха?) Кстати, автор «Отрывков» мимоходом поправляет меня в чтении года на Тмутараканском камне. В этом отношении он совершенно прав. Я ждал только удобного случая оговорить свой недосмотр касательно индикта. Прибавляю: хотя летопись не упоминает о возвращении Глеба в Тмутаракань по смерти Ростислава, но о том свидетельствует Нестор в житии Феодосия Печерского.
Из Сб.: Древняя и Новая Россия. 1876. № 3.
Г. Куник, между прочим, сетует на С.М. Соловьева, который занял, так сказать, среднее направление в данном вопросе: он отрицает хронологию начальной летописи и признает за русью если не славянское происхождение, то по крайней мере более древнее пребывание на берегах Черного моря, ссылаясь преимущественно на согласные свидетельства арабских писателей. (См. Историю России. Т. I. Изд. 5. Примеч. 150.) Такое отступление от догматов норманнской системы наш многоуважаемый историк обнаружил еще в первом издании. Он указывает также на окружное послание Фотия, из которого видно давнее знакомство византийцев с русью. А.А. Куник хорошо понимает, что это среднее направление не может удержаться долго и что силою логики оно должно прийти впоследствии не к примирению иноземных свидетельств с нашим летописным сказанием о призвании варяго-руссов, а к полному отрицанию последнего (с. 459). Из личных сношений мы знаем и других русских ученых (не называем имен, не имея на то полномочия), которые держатся того же среднего положения в нашей борьбе с норманизмом. Но как скоро эти ученые, признающие существование русского народа в Южной России до времени так называемого призвания, попытаются сообщить дальнейшее развитие своему взгляду, то они, несомненно, придут к роксаланам.
Авторитет А.А. Куника в данном вопросе вводит в заблуждение и других писателей, особенно иностранных. Для примера укажу на статью г. Альфонса Куре: La Russie a Constantinople в Revue des Questions histo-riques. Paris. 1876. № 1. Статья эта представляет образец легкомыслия и отсутствия критики, до которых могут доходить последователи норманнской системы. Здесь вы найдете сказочный поход Олега на Константинополь, изображенный весьма картинно. «Полунагие обитатели лесов, древляне, радимичи, тиверцы и хорваты, вооруженные отравленными стрелами и ременными лассо; финны с Белаозера и верхней Волги, рыжевласые с суровым взглядом и темно-смуглою кожею, одетые в медвежьи шкуры с тяжелыми дубинами на плечах; чудские всадники из Финляндии и Эстонии, галопирующие на своих малорослых конях» (по морю-то!) и т. д. – это все состав Олегова войска! Абсолютное молчание византийцев о его нападении очень просто объясняется их национальною гордостью. Скандинавская колония, основавшая Русское государство, исчисляется ни более ни менее как во 100 000 человек и уподобляется спартиатам в Лаконии; а пришла она из Литвы или, вероятнее, из окрестностей Упсалы. И это все обставлено как следует ученою внешностию, то есть ссылками на источники и пособия. В числе последних встречаем самые разнообразные имена: Карамзина, Куника, Шторха, Муральта, Ворсо, Риана, Шницлера, Жеребцова, Ламбина, Рамбо и многих других; есть упоминание о Костомарове и обо мне. Кажется, у автора не было недостатка в средствах; ему недоставало только трезвого взгляда или исторической логики.
Главную роль, вероятно, играли тут рассказы Яна Вышатича. О том см. ниже. (Поздн. примеч.)
Ни один источник не говорит о перетаскивании судов по сухопутным волокам и мимо Двинских или Волховских порогов; а о перегрузке на порогах и волоках ясно говорят договоры Новгорода с Ганзою и Смоленска с Ригою.
Так, многоуважаемый Я.К. Грот выразился в том смысле, что русский язык не допускает слов, начинающихся с буквы а (Жур. М. и. пр. 1872. Апрель. С. 289). Положение неверное: и в настоящем языке существуют такие слова, а прежде их было еще более. Многие слова, произносимые прежде через а, теперь произносятся через я; это последнее есть тоже а, только смягченное, йотированное. (Наир., в договоре Игоря встречаем русское имя Акун, а позднее в летописи то же имя уже пишется Якун.) Далее, есть немало слов, которые пишутся с о, а произносятся через а, если нет на этом о ударения.
Нелишним считаю напомнить: я полемизую только против одной слабой стороны славяно-русской филологии; что, конечно, не мешает мне ценить ее успехи и многие замечательные труды наших ученых на этом поприще и, между прочим, отдавать справедливость богатому содержанию «Филологических разысканий» Я.К. Грота. (Выше заявленное правило мы находим здесь уже в смягченном виде: буква а, «столь редкая в начале славянских слов».) В этом труде автор хотя и обнаруживает наклонность объяснять иногда чисто русские слова через заимствование, но все-таки не в той степени, как г. Куник. В пример этой наклонности приведем: Пинега будто слово финское, означающее «Малая река» (I. 242. А что же будет значить Пина, река Западной России? Стало быть, и Волга или Влага тоже имеет финское окончание)? Ладога будто есть переиначенное скандинавское Альдога и произошло от финского Acelto — волна (с. 245. В таком случае славянский бог Ладо тоже заимствован у финнов?) Мордва, по объяснению Кастрена, будто по-фински значит «народ у воды» (с. 243). Мы думаем, что ва в этом случае чисто русский суффикс, имеющий собирательное значение; а иначе Литва, простонародное татарва и т. и. тоже все финские слова? Укажем также на летописные волхва вместо волохове, жидова вместо жидове. Если принять догадку Кастрена, все это будут народы, живущие у воды, что представляет явную несообразность.
Не отвечая на мои
