На фоне ошеломляющих экономических успехов США были особенно заметны нарастающие внутренние противоречия британской и французской экономики. На протяжении нескольких столетий Великобритания оставалась наиболее мощной промышленной державой. Роль «мастерской мира» сочеталась с преобладанием на мировых рынках, морских торговых коммуникациях, в сфере колониального соперничества. Но в конце XIX в. лидерству Великобритании вызов бросили страны, позднее завершившие промышленный переворот и создававшие индустриальную инфраструктуру на основе новейших технико-технологических разработок. В британской промышленности этому стандарту соответствовали лишь те отрасли, широкое развитие которых начиналось именно на рубеже XIX–XX вв. – энергетическая, химическая, сталелитейная, а также военное производство. В остальных, так называемых «старых отраслях» (горнодобывающей, металлургической, текстильной), сохранялись традиционные формы организации производства, его низкая капиталоемкость. Преобладали самостоятельные предприятия с небольшим уставным капиталом, обладающие меньшими инвестиционными возможностями, не ориентированные на постоянную модернизацию технико-технологической базы производства. Монополистические объединения, возникающие в этих отраслях, были немногочисленны и носили характер торговых ассоциаций.
Отставание в концентрации и модернизации производства пока не принимало форму глубокого кризиса или депрессии, но значительно осложняло положение Великобритании в системе мирового хозяйства. Британские товары с высокой себестоимостью уступали место более дешевым и, зачастую, более качественным американским и германским. Следствием стало быстрое ухудшение торгового баланса Великобритании и сокращение ее доли в мировой торговле (в 1870 г. – 22 %, в 1900 г. – 19 %, а в 1913 г. – 15 %). Теряя позиции на мировом рынке, британская экономика все в большей степени нуждалась в защищенной сфере сбыта продукции и размещения капиталов, которую могла обеспечить колониальная империя. Уменьшенный предпринимательский риск торговых и инвестиционных операций в колониях делал экспорт капитала гораздо более привлекательным для британских финансовых кругов, по сравнению с прямыми производственными капиталовложениями внутри страны. Размещались британские капиталы и в перспективных отраслях американской, германской, российской экономики. К 1900 г. общая сумма британских инвестиций за границей достигла 2 млрд фунтов ст., в 1913 г. – уже 4 млрд фунтов ст. По этому показателю Великобритания занимала прочное первое место в мире. Но наращивание экспорта капитала создавало «инвестиционный голод» в британской промышленности, мешало ее технологическому обновлению. Пагубность зависимости экономики Великобритании от колониальных владений стала особенно очевидной уже после Первой мировой войны, когда в странах Востока начался рост национально-освободительного движения.
В столь же двойственном положении оказалась на рубеже XIX–XX вв. и экономика Франции. Здесь также интенсивно проходило формирование новых отраслей промышленности – алюминиевой, химической, цветных металлов. По объему продукции тяжелой индустрии Франция занимала тогда второе место в мире. Чрезвычайно бурно в эти годы развивалась черная металлургия. Началось все более широкое производственное использование электрической энергии, значительно увеличилась длина железных дорог в стране. Но все более заметным становилось и отставание Франции в темпах роста от новых промышленных лидеров Запада. За период 1870–1913 гг. французское производство в целом выросло в три раза, но в те же годы мировое производство увеличилось в пять раз. По этому суммарному показателю Франция переместилась со второго на четвертое место, уступив США и Германии. Основной причиной относительного замедления темпов экономического роста стала структурная специфика французской экономики. Несмотря на образование во Франции на рубеже XIX–XX вв. ряда мощных монополистических объединений, сохранялось преобладание мелкого производства – в 1900 г. 94 % всех предприятий имели от 1 до 10 работников. Значительное место в отраслевой структуре занимало производство средств потребления. Ювелирные изделия, парфюмерия, обувь, мебель, текстильные изделия оставались наиболее предпочтительными видами экспорта. Лишь накануне Первой мировой войны, встав на путь милитаризации экономики, Франция достигла существенных успехов в наращивании продукции машиностроения, судостроения, строительной промышленности.
При явном отставании в концентрации производства, Франция уверенно лидировала по уровню централизации банковского капитала. Из 11 млрд франков общей суммы вкладов внутри страны 8 млрд сосредоточились в пяти крупнейших банках. Но основной разновидностью финансовых операций во французской банковской системе оставалось не промышленное инвестирование внутри страны, а экспорт капитала. Подобная тенденция была универсальной для эпохи монополистического капитализма, но во Франции она приобрела гипертрофированный характер. К 1914 г. из 104 млрд франков, в которые оценивались ценные бумаги на французском финансовом рынке, лишь 9,5 млрд приходилось на национальную промышленность. Остальная масса ценных бумаг предоставляла ссудный капитал, преимущественно – зарубежные капиталовложения. Доходность иностранных вложений (4,2 %) превышала доходность внутренних ценных бумаг (3,1 %). Неудивительно, что в таких условиях за период с 1980 по 1914 г. французские капиталовложения за границей утроились и составили 60 млрд франков. По этому показателю Франция вышла на второе место в мире после Великобритании. Характерно, что в структуре капиталовложений преобладали централизованные ссудные займы, а не инвестиции в иностранную промышленность. Такое своеобразное ростовщичество стало отличительной чертой французской экономической системы в начале XX в.
Итак, в начале XX в. стало очевидным отставание стран «старого капитализма» от США в динамике экономического роста. Однако оно отнюдь не свидетельствовало о расколе в «первом эшелоне». Помимо целого ряда геополитических и дипломатических интересов, взаимное тяготение США и стран «старого капитализма» было связано с однотипностью их социально-экономического развития. Общие закономерности становления системы монополистического капитализма проявлялись здесь в наиболее «чистом», классическом варианте. Концентрация производства и централизация капитала вели к ускоренному вытеснению других экономических укладов, значительному сокращению масштабов мелкого и среднего предпринимательства, унификации экономической инфраструктуры и росту транснациональных производственных и торговых связей. Отраслевая структура экономики в этих странах отличалась сбалансированностью (при общем преобладании тяжелой промышленности). Сырьевая специализация внутренних периферийных районов, традиционная для ранних этапов индустриального развития, к началу XX в. была практически ликвидирована. Сложилась основа для формирования общенационального механизма экономического роста, преодоления региональных диспропорций, гибкого наращивания инвестиций в системе производства и транспортных коммуникаций. Быстрыми темпами возрастала мощь финансово-банковской системы, укреплялись ее связи с промышленным бизнесом. Благодаря широкому внедрению новейшей технологии, в том числе даже в таких традиционно «ненаукоемких» отраслях как легкая промышленность и сельское хозяйство, начался переход от экстенсивных к интенсивным формам развития. В результате этих процессов сложилась экономическая модель, которая отличилась большой эффективностью и значительным запасом прочности. Нарастание структурных противоречий, характерных для системы монополистического капитализма, создавало в такой ситуации не угрозу глобального экономического краха, а потенциал глубоких институциональных реформ на базе сложившейся либеральной социально-экономической системы.
Переход на стадию монополистического капитализма привел и к существенной унификации социальной структуры общества в странах «первого эшелона». Ведущим принципом стратификации (социальной дифференциации) окончательно стало классовое деление, основанное на отношении отдельных социальных групп к средствам производства и их роли в общественном воспроизводстве. Классовый принцип, значимость которого стремительно возрастала уже на ранних этапах развития индустриального общества, в период империализма приобрел самодовлеющее значение и превратил социальную структуру общества в достаточно точный аналог индустриальной экономической иерархии. Взаимоотношения классовых групп, отражающие сложившуюся систему трудовых отношений и структуру собственности, составили основу всего комплекса социальной мотивации. Модели потребления, образ жизни, уровень образования, профессиональная специализация, конфессиональная и этническая принадлежность, понятия престижа – то есть все обычные критерии статусной групповой стратификации оказались вторичными по отношению к экономическим факторам, классовой принадлежности.
