с Богданом, открывавшее ему дорогу к заветной гетманской булаве, а также огромное богатство – «скарбы большие от Богдана Хмельницкого, как и по Даниле Выговскому забрал…» [332]. Выйдя снова замуж, Елена не переставала упрекать брата в гибели своего первого мужа, считая это достаточным поводом для отставки Юрия Хмельницкого. В январе 1663 г., в момент смены гетманской власти на Правобережье, информированный папский нунций рассматривал дочь Хмельницкого как одну из главных причин отставки Юрия – она якобы обвиняла его в «пренебрежительном отношении к некоторым офицерам» (речь шла, в частности, о судьбе Д. Выговского). При этом в авизе отмечалось, что женщина эта «уважаемая и гордая» и высказывалось опасение, что она подстрекала брата (Ю. Хмельницкого) к отречению [333]. Поляки так прямо утверждали, что Елена, пользуясь своим несметным богатством, купила у казаков булаву своему новому мужу («которая как скарбами отцовскими, так и первого мужа наполненная, победила других конкурентов и для нее мужа ее, Тетерю, казаки единодушно избрали гетманом запорожским») [334].
Но Тетеря-гетман тоже не устроил своевольную Елену. И уже осенью 1663 г. она участвует в старшинском заговоре, направленном на его свержение. Ее собственные агенты поставляли ей информацию из киевского женского монастыря: «Про все ведомость давала… к панке Тетере» [335]. Причем «новые тайные бунты» против поляков возникли «не только на той Украинской Провинции (Правобережье – Т. Т.), но и на всей Речи Посполитой» [336]. Среди главных подозреваемых в подстрекательстве поляки называли Юрия Хмельницкого и его сестру – вдову Данилы Выговского, а ныне жену Павла Тетери. Польский король Ян Казимир учредил специальную инквизицию, которая должна была поймать и покарать бунтовщиков. Король лично давал указания главе инквизиции С. Маховскому: «Хоть бы также и жена его (Тетери – Т. Т.) собственная, если она примкнула к партии своего Брата Ежи Хмельницкого или в чем-либо против супружеских обязанностей поступила» должна была быть арестована, равно как и ее имущество. Елена, как и ее брат (ехавший от нее) была арестована и отправлена во Львов [337]. Некоторое время она находилась в заключении и лишь позже вернулась на Украину по амнистии [338]. Дальнейшая ее судьба неизвестна.
Дочь Хмельницкого являет собой яркий пример того, что украинские женщины напрямую активно участвовали в политической жизни Украинского гетманства, не стесняясь вмешиваться в «мужские дела» или спорить со своими родственниками. Такая традиция замещать мужа и активно действовать в его отсутствие существовала и в Великом княжестве Литовском. Судебные акты того времени пестрят случаями, когда украинские пани активно защищали собственные интересы или интересы своих близких, не стесняясь в средствах. Иногда они могли вместе со своими слугами предпринять «наезд» (В 1600 г. Марья Линевская приехала в церковное село со своими слугами с требованием уплаты долга) [339]. Гродская книга 1613 г. зафиксировала следующий яркий эпизод. Некий пан Лукаш Круковский ночью вломился в дом местного священника, избил его и его жену (священник от побоев на следующий день умер) и забрал имущество, в том числе привилеи на маетности и ссудные листы. Затем он бежал в замок этого местечка к пани Консиновской, чей муж и владелец замка отсутствовал. Погоня за Круковским ринулась к замку, с требованием, чтобы пани выдала «злодея». Но она заявила войту, мещанам и шляхте, что «шляхтич не должен подвергаться заключению, его можно отдать только на поруки». Это была прямая апелляция к Литовскому статуту, которая данная женщина прекрасно знала. Когда кто-то из толпы решил бить в набат (прошел слух, что Л. Круковский хотел бежать, узнав, что священник умер), пани лично их отпихнула, заявив: «Да вы его хотите живого съесть; он у меня в комнате сидит». А потом вернулась в замок и распорядилась дать ему коня своего мужа и выпустить из замка.
Также можно вспомнить и эпизод периода Украинского гетманства, когда Ганна Хмельницкая, третья жена Богдана, издавала в отсутствие мужа летом 1655 г. собственный универсал на владения Густинского монастыря [340]. Выдающийся знаток казацкой старшины А. Лазаревский, опубликовавший этот документ, отмечал, что мы не может точно судить – был ли это единичный случай, или же подобные распоряжения гетманш в отсутствие мужей имели место достаточно часто.
Даже если женщины официально не вмешивались в мужские дела, это не значит, что они на самом деле не руководили своими мужами. Многое известные деятели казацкой эпохи истории Украины оказывались «под каблуком» своих «половинок». Помните, как у Гоголя: «Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…» [341]. Видимо, не случайно И. Гизель среди распространенных грехов своего времени называл желание «жен господствовать над своими мужьями [342].
Среди знаменитых «стерв», командовавших своими мужьями, особо выделялись Любовь Кочубей (жена уже неоднократно упоминавшегося знаменитого Василия Кочубея) и Настя Скоропадская (жена гетмана И. Скоропадского).
Любовь Кочубей была женщиной с сильным, но склочным характером, и ее имя не раз упоминается в связи с конфликтами между старшиной. Она была дочерью старого Полтавского полковника Ф. Жученко, с детства привыкла к власти, чтобы все подчинялись ее воле. К тому же она явно отличалась авторитарными замашками. Любовь руководила своим мужем – богатым и влиятельным генеральным есаулом Василием Кочубеем (впоследствии – генеральным судьей). Мазепа не случайно в своем письме к Василию обвинял в их конфликте его «гордую, многоречивую жену», «женскую проклятую гордыню, гордость и высокоумие». Гетман советовал Кочубею наложить на жену мундштук, «который как на коней, так и на кобыл кладут» [343].
Сам Кочубей признавался, что всем его имуществом ведает его жена [344]. Документы того времени доносят до нас яркие сцены, великолепно характеризующие нравы старшины и стервозный характер Любы Кочубей. Так, когда Киевский полковник К. Мокиевский был приглашен в дом Василия Кочубея на пасхальную неделю, на него с руганью набросилась некая «Тышчиха» – по указанию пани Кочубея. Мокиевский утверждал, что женщина его «так бесчестила бранными словами, что с великой печали и стыда обливаясь слезами, не помню как из дома вышел» [345]. Сама Любовь описывала одну не менее яркую сцену. 1 января 1707 года Мазепа был в Батурине и присутствовал на именинах Василия Кочубея. В застольной беседе гетман бросил Любови: «Почему они их дочь за него не дали?». Та отвечала: «Полно де тебе коварничать! Ты не только нашу дочь изнасиловал, но и с нас головы рвешь, будто мы с мужем с Крымом переписывались». Мазепа тут же поймал ее на слове: «Откуда вы знаете, что я об этом знаю?» Любовь начала рассказывать путаную
