и в голову не пришло, что это вы!
— Не убивай, пощади, Арзак, — повторил Филл. — Свяжем его по рукам и ногам, и как решат боги.
— Он бы убил.
— Пусть. Он разбойник и варвар. Ты — художник. Не убивай.
Ксанф думал, как Филл. Он молча собрал обрывки ремней и затянул тугие узлы на руках и ногах са-тарха.
— Теперь скорее отсюда, — сказал он, справившись.
Арзак подобрал свой нож, Ксанф выдернул меч, и все трое бросились к Бе-лоногу.
Во время рукопашной схватки коня оставляли в стороне, чтобы противник не изловчился перерубить ему жилы.
— Смотрите, вот повезло! — крикнул Филл и поймал волочившийся повод. — Лошадка с испугу, должно быть, упала, царапина пустяковая. Приложим лист подорожника — мигом всё заживёт.
Речь шла о лошади сатарха. Она давно поднялась и спокойно щипала траву неподалёку от Белонога.
— Повезло. Лошадь крепкая, — сказал Арзак, подходя с Белоногом. — Без труда вас до Ольвии довезёт. Только стороной езжайте, чтобы с сатархами не столкнуться. Дважды от одной беды не спастись, это даже младенцы знают.
— Ты ничего не понял, — изумлённо протянул Филл. — Ты ничего не понял или в своём медвежьем упрямстве не хочешь понять. — Филл схватил Арзака за куртку, мешая прыгнуть в седло.
— Ты думаешь, мы уехали, не простившись, потому что плохо воспитаны? Ты думаешь, мы ради игры приобрели скифское платье и, обрядившись в штаны, ждали тебя у дороги?
— Зачем вы всё это сделали? — спросил ошеломлённый Арзак.
— Для того, чтобы помочь тебе вызволить сестру. Вот для чего. Без нас — ты один, вместе — нас трое.
— Нет, — сказал Арзак. — Степь опасна.
— Правда твоя, плен мы уже испытали и без тебя бы погибли. Но будь справедлив. Ты мог бы заметить, что мы не трусы и бросились на сатарха, как только пришёл момент. А если с ножом не справились, так потому что рты были забиты кляпами. Иди, прыгай в седло, скачи на своём Белоноге. Но знай, я побегу рядом, держась за его хвост, и буду бежать, пока хватит сил.
Филл посмотрел на Арзака яростным взглядом, и Арзак понял: сделает, как говорит.
— Ксанф, из вас двоих ты рассудительней, уговори Филла.
— Всё решено, Арзак, — сказал Ксанф. — Мы обязаны тебе жизнью, понимаешь, жизнью. К тому же мы надеемся отыскать…
— Отыскать мою невесту с волосами цвета пшеницы, — перебил друга Филл. — Слышишь, Медведь, сам Ксанф сказал, что всё решено.
Филл с места прыгнул на спину добытой в бою лошадки.
— Слезай, — сказал Арзак, сдавшись. — Мы с тобой поедем на Белоноге. Тавра отдадим Ксанфу.
Правильней было новую лошадку назвать Сатархом, но ведь сатархи мало чем отличались от тавров, а слово «тавр» было короче.
— Слушаюсь, предводитель! — Оттолкнувшись, Филл птицей перелетел в седло Белонога.
— Филл замечательный наездник, — сказал Ксанф в ответ на удивлённый взгляд, каким Арзак проводил смелый прыжок. — Он и по-эллински — без седла, и по скифски — в седле многих обскачет.
— «Вперёд, мой конь, через поля и травы», — запел Филл, как только тронулись в путь. Он сидел за спиной Арзака, на самом краю седельной подушки и думал, что степь похожа на море и что в волнах травы, как в настоящих волнах, можно утонуть.
— В степи много табунов, — сказал Арзак, — скоро заарканим тебе собственного коня.
— Конечно, заарканим. А правда, Медведь, как будет прекрасно, если все, кто потерял друг друга, встретятся снова?
— Одатис называет меня Арзак-окс — «Добрый Медведь», — сказал Арзак вместо ответа и, помолчав, добавил: — Пой. Хорошая это песня про мчащегося коня.
Ни Филл, ни Арзак не знали, что в семи днях перехода на север тоже звучала песня Эллады.
Спала ночная роса. Прилетели жужжащие пчёлы,
Стали кружить над цветком, ароматный нектар собирая. Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли — счастье придёт, —
пела Миррина.
Она начала петь, едва, покинув ночную стоянку, кибитка тронулась в путь. Песня утонула в криках и воплях, в звоне и клёкоте бубенцов. Но в кибитку из белого войлока песня проникла, и знакомый печальный напев обрадовал свернувшуюся в углу Одатис. Одатис села, прижалась щекой к войлоку.
— Пой, пой ещё, — прошептала она так тихо, что не услышала даже Гунда.
Миррина шла возле высоких, в рост человека, колёс, удивляясь, что мысль о песне не пришла в голову раньше. Вот он способ, который она искала. Песня передаст девочке весть о настое. Слова этой песни были Одатис известны, она знала их смысл, и если твердить их всё время, Одатис поймёт.
— «Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой…»
Лишь бы Гунда не заподозрила хитрости. Если догадается, запретит петь на чужом языке, Миррина изменила мотив, с печального перешла на весёлый, потом снова вернулась к печальному. Но наполнялся ли голос слезами, или звучал в нём смех, слова повторялись одни и те же: «Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли — счастье придёт».
— Ты поняла, дочка? — подняв голову, спросила Миррина по-скифски. Сколько раз за эти дни она кляла себя, что не обучила Одатис, подобно Арзаку, эллинскому языку. — Поняла?
— Поняла, мата, — донеслось сверху.
Бежавший возле кибитки Лохмат весело взвизгнул.
«Всё ли поняла? Выпьет ли залпом горький настой, когда придёт время?» В том, что Арзак добудет настой, Миррина не сомневалась.
— Всё поняла, дочка, о чём в песне пелось?
— Молчи, не отвечай, девчонка, и ты замолчи, рабыня! — крикнула Гунда. — Без конца повторяю, чтобы молчали.
Царская жена сидела в проёме кибитки на стопке овечьих шкур. Ей было слышно каждое слово.
— Подойди, — приказала она замолчавшей Миррине.
Миррина приблизилась.
— Ты, верно, колдунья, — сказала Гунда. — Твое колдовское пение утешило девчонку. Всё лежала, словно зверёк, а тут распрямилась, всхлипывать перестала. Чем заворожила, колдунья?
Голос у царской жены был высокий и резкий. Слова она выговаривала отрывисто, вкладывая в каждое злость.
— Я не колдунья, — сказала Миррина.
— Как есть колдунья. Пёс и тот перестал скулить. Заколдуй и меня, колдунья, заговори на сердце кручину-тоску.
— Я не колдунья, — повторила Миррина. — Просто девочка любит песни. Ты тоже их любишь, иначе зачем тебе понадобилась Одатис. Зачем тебе несмышлёная Одатис, царица?
Ответа Миррина не дождалась, Гунда молчала, смотрела вдаль.
— Отпусти Одатис, царица, — сказала Миррина, — взамен забери меня. Я знаю много прекрасных песен, и если ты веришь, что души усопших способны петь, я буду в царстве теней петь для тебя
