других случаях. В 2001 г. Джакарта пообещала наделить регион широкими автономными правами, позволила удерживать 70–80 % поступлений в местный бюджет, был создан национальный совет самоуправления, представлявший 250 племенных групп. Тем не менее Папуа с порога отвергло этот проект. Вскоре после этого лидер движения был убит. Мегавати, как и ее предшественник Хабиби, вероятно, имели самые миролюбивые намерения, но не смогли удержать под контролем силовиков — убийство, скорее всего, совершили спецслужбы. Положение остается неясным и напряженным. За 30 лет погибло 20 тысяч человек, из них 1500 в 2001 г.
5. Даяки Западного Калимантана. Это три с половиной миллиона человек, этническое большинство региона. Жертвы жестокой эксплуатации со стороны частного и военного бизнеса, а также мигрантов с острова Мадура. Даяки поднимались против мадурцев в 1997 и 1999 г., несколько сот человек было убито, 50 тысяч бежали с острова. Кульминация восстания пришлась на 2001 г., когда даяки уничтожили еще 500 пришельцев (по другим данным — до двух тысяч). По древней традиции, они отрезали головы убитых, что ужаснуло и шокировало мировую общественность. Охотники за головами были объявлены «примитивными дикарями». Один индонезиец с ужасом рассказал корреспонденту о том, как даяк помахал у него перед носом отрезанной головой и сказал: «Это голова мадурца. Если хочешь сохранить свою голову на плечах, уезжай отсюда» (Los Angeles Times, 3 марта 2001). Террор умеет убеждать. Свыше 100 тысяч человек, практически вся община мигрантов, бежали с Калимантана. Кровавая чистка прошла с большим успехом.
И все же примитивный, уходящий в глубокую древность обычай отрезания голов в данном контексте имел рациональное зерно — даяки хотели посеять ужас. Сопротивление было организовано вполне современными политическими партиями в ответ на создание индонезийским правительством собственных политических институций на острове, которые ущемляли права этнического большинства.
Восточный Калимантан менее поляризован. Ни одна этническая группа не составляет большинства. Проблема кроется в биполярности, а не в гетерогенности. Во время правления Сухарто местные лидеры создали систему патрон-клиентских отношений для поддержки правящей партии. Сухарто использовал даяков в десятилетней войне против коммунистических повстанцев и их предполагаемых союзников — китайских мигрантов (Davidson & Kämmen, 2002). Взамен даякские вожди были наделены льготами и привилегиями. Развитие горнодобывающей и деревообрабатывающей промышленности вызвало значительный приток мигрантов. Система лоббирования распространилась на приватизированную промышленность, работа все чаще доставалась определенным этническим группам. Приход демократии политизировал экономические конфликты и перевел их в этническую плоскость. Даякская компрадорская буржуазия использовала примитивные инструменты насилия, чтобы скрыть свою роль и симулировать беспомощность перед якобы нахлынувшей волной возмущения среди своих компатриотов. Ударной силой с той и другой стороны стали горняки и лесозаготовители, они организовались в вооруженные отряды под контролем местных промышленных воротил. Мадурцев поддерживала полиция, даяков — армия. Полунищие рабочие вступили в борьбу друг с другом вместо того, чтобы обратить гнев на классового врага, их эксплуатировавшего (van Klinken, 2002). Боевики, вымуштрованные индонезийской армией, резали головы повстанцам на других островах — впечатляющая тактика устрашения! В трех конфликтах участвовали аборигены, они поднялись против индонезийской армии и переселенцев с других островов. Во всех пяти случаях индонезийские власти, как и голландцы до них, сумели перекупить местную племенную аристократию, это была традиционная политика «разделяй и властвуй», когда в благодарность за лояльность можно было получить хлебную должность или выгодный контракт. Патрон-клиентская система в развивающихся государствах насквозь разъедена коррупцией. Индонезийцы переняли опыт голландцев и научились использовать парамилитарные формирования, на содержании у местных боссов. С 1970-х гг. эта тактика стала общепринятой — индонезийская армия опирается на «всенародное ополчение». Боевики обучались армейским спецназом, использовались теневые бюджеты, «всенародные ополченцы» стали грозной силой, способной справиться с партизанами теми же партизанскими методами. Применялась тактика живого щита, когда боевики выстраивали местных жителей в цепь и под их прикрытием штурмовали деревни мятежников. Специальные карательные команды, добровольцы, молодые исламисты, разнузданные, часто преступные банды, нанятые местными воротилами, не подчинялись никому, в том числе и государству. Насилие росло, становилось хаотичным и этнически направленным, кланы и племенные группы считались или друзьями, или врагами (Nordholt, 2001; Robinson, 1998, 2001b).
Индонезия посеяла ветер и пожала бурю, теперь ей пришлось обуздать насилие, вышедшее из-под контроля. Государство здесь куда менее стабильно, чем в Индии. Под давлением набирающего силы, массового, хотя и разобщенного исламского движения, в результате регулярных конфликтов, возникающих на далекой периферии, экономических спадов и подъемов, государственная власть не раз оказывалась в кризисе, что обычно сопровождалось усилением репрессий. В 1965 г. в результате военного переворота была уничтожена Коммунистическая партия Индонезии. Для этого армия обратилась к помощи исламских экстремистов, которые по определению не могут быть помощником вооруженных сил! Этот чудовищный политицид (полмиллиона погибших — такого не было ни до, ни после) Лангенберг (van Langenberg, 1990: 53) не считает бюрократизированным или тоталитарным массовым истреблением. По мнению ученого, «в стране не существовало твердой государственной власти, способной осуществить продуманный план геноцида или массового уничтожения политических противников». В свою очередь, Хефнер (Hefner, 2000: 65) утверждает: «Вместо того, чтобы снизить уровень бессмысленного насилия, стремительно разрушавшийся государственный аппарат только усугубил его. Государство и общество распадались на первичные элементы… соперничающие политические силы вступали в неконституционные альянсы, направлявшие хаотичную энергию общества и государства против враждебных им сил, действовавших столь же хаотично».
Подъем исламизма усилил религиозные и светские различия между политическими партиями внутри гражданской администрации и даже внутри армии. Таким образом, религиозно-этническое насилие возросло благодаря фракционности и радикализации, как это бывало и в других случаях. Политические лидеры не могут держать в узде погромщиков и боевиков, которых они наняли, чтобы те сделали свою грязную работу. На горизонте маячит призрак окончательного слома государственности и наступления полного хаоса. Современная демократическая децентрализация лишь усугубляет проблему.
В Индонезии нет прямой связи между этническими чистками и демократией. Как подчеркивает Чуа (Chua, 2004), партии власти часто разыгрывают националистическую карту, раздувая ненависть к китайским общинам. Авторитарные режимы опираются на армию, а поскольку армия является бастионом интегрального национализма, то относительно демократическое правительство Индонезии сейчас направляет усилия на поиск компромиссов, включая развитие региональной автономии. На примере Калимантана мы знаем, что это может ухудшить ситуацию. К сожалению, стабильные демократические институты в Индонезии никогда не существовали. Риск дестабилизации возрастает при ослаблении любого режима, пока мы наблюдаем распад более опасных авторитарных режимов. В момент кризиса правительство или правительственная группировка часто разыгрывают радикально-националистическую или религиозно-националистическую карту. Крупные антикитайские восстания часто поддерживались правительственными кругами, чтобы отвлечь внимание общества от их собственных просчетов в экономике и политике. Таковыми были мятежи и погромы 1959 г., когда 100 тысяч китайцев были изгнаны из страны, то же самое происходило
