ссылкою на его мнение, „которого никто не слышалъ®. Тогда „поднялся шум, шепот,
смех. Послы не обращали внимания на остальную часть речи, и вынесли убеждение,
что канцлер не хотел высказать собственного мнения относительно распущений
войска, ссылаясь в деле военном на отзыв архиепископа®.
. Со стороны короля делались всяческие заискиванья у третьего сословия в пользу
Турецкой войны. Недавно были им получены от гетмана Потоцкого желанные известия
о грозном для Поляков движении Турок. Король надеялся, что под впечатлением этих
известий, послы озаботятся безопасностью государства, утвердят и войско, и налоги,
вследствие чего ненадобно будет ни распускать вербунок, ни платить им: ибо в таком
случае Речь Посполитая приняла бы их на собственный счет и вернула бы ему
издержки.
Первая речь Оссолинекого при открытии сейма ублажила земских послов,
успокоила опасения, придала надежды сторонникам двора. Да и между послами было
много приверженцев Турецкой войны. Таковы были: Януш Радивил, Александр
Копециольский, Иероним Радзеёвский. Прочие белорусские, червонорусские и
украинские можновладники, заседавшие в Посольской Избе, при всем своем
возбуждении к оппозиции, готовы были стать на стороне короля, еслибы представители
третьего сословия зашли слишком далеко. По признанию Поляков, „многих можно
было, как это делалось обыкновенно, угомонить просьбами, убеждениями, подкупом и
обещаниями, а в наихудшем случае—создать сильную факцию и парализовать
деятельность Посольской Избы®. Таланты Оссолинекого и его
78
.
канцлерское достоинство могли сделать много и даже все, когда б он был искренно
предан королю и его грандиозной политике. Но для этого недоставало одного, — чтобы
король, вылепив себе канцлера из простой глины, вдохнул в него самоотверженную
душу. Такой души природа не дала ему самому. При всей готовности своей служить
Христианству и при всем своем геройстве, он был своего рода эгоист и своего рода
трус. Усвоенная шгь с детства лживость, свойственная ему по его природе оплошность,
недостаток определенного начертанного плана действия, внезапные затеи по
вдохновению минуты и школьнические увертки перед судьями гражданского долга,—
все это ослабило достоинство его царственности, раздражало дерзость оппонентов и
придавало им небывалые силы.
81 (21) октября, по выслушании сенаторских заявлений, земские послы вернулись в
свою Избу, недовольные тем, что Сенат стращает их татарским и турецким набегом,
советует готовить войско и требует от них налогов. Они не верили, чтобы Турция
думала о войне с Речью Посполитою, гремели против королевских замыслов, против
советников войны, а когда один посол из Сендомирского воеводства, рассыпаясь в
похвалах канцлеру, подал голос в пользу вооружения,—это возбудило такое
негодование, что несколько человек ухватилось за сабли. В первом же заседании
Посольской Избы, состоялось постановление: отправить к королю посольство с
объявлением, что послы не приступят ни к чему, пока противозаконно навербованное
войско не будет распущено.
Король отговоривался нездоровьем, u едва 5 ноября принял земских послов, да и то
в постели. Он отвечал им чрез посредство Оссолинского, между прочим, что
распущенное войско не преминет грабить и угнетать их сограждан. Если земские
послы и сенаторы не заботятся об обороне Речи Посподитой и решат, что набранное
войско не нужно, король готов распустить его, лишь бы Речь Посполитая указала
способ раснущения.
Изба послала вновь к королю посольство, с требованием, чтоб он выдал главного
советника Турецкой войны и разослал универсалы на расдущеяие жолнеров. Речь
Посполитая не нуждается де в них, так как, в случае надобности, собственною грудью
готова отражать неприятеля.
Король опять откладывал со дня на-день аудиенцию, сказываясь больным, и только
10 ноября принял маршала Посольской Избы Яна Николая Станкевича. Отвечал ему
Оееолинский, советуя вновь, от имени короля, чтобы Посольская Изба, относительно
распущения
.
79
войска, держала раду с Избой Сенаторской, так как дело здесь идет о королевском
достоинстве и безопасности отечества.
Коронные послы соглашались на эту пропозицию, но литовские за решением
другого, важного собственно для них вопроса, протянули, дело до 15 ноября.
В этот незабвенный для польских либералов день выступили на сцену действия
познанские послы, именно Болеслав Лещинский, Лукаш Оржельский, Леон ПИлихтинг
и Андрей Твардовский, с инструкциями от своего сеймика, и потребовали „братской
беседы с сенаторами в отсутствии короля".
Предюженная ими братская беседа, называвшаяся collegium vel colloquium, это был
древний парламентский обычай, к которому прибегали только тогда, когда поведение
Короля, или Сената возбуждало опасения. В таком случае два государственные
сословия, в лице своих представителей, соединялись в одно тело, в отсутствии короля
совершенно независимое, и совещались об устранении зла. Диктатура братской беседы
пад верховною властью предпринималась в моменты важныеj когда все легальные
способы оказывались недействительными.
Оссолинский, как мы видели, предлагал уже послам совместную с сенаторами раду
и надеялся от неё великой пользы; но эта беседа была нечто совсем иное. „Если бы
совместная рада происходила в присутствии короля, то сенаторы могли бы отвергнуть
постановление Посольской Избы относительно распущения войска; в отсутствии же
короля опи этого сделать не смели".
Посольская Изба одобрила пропозицию познанских послов и постановила:
отправить в третий раз посольство в королю с требованием, чтоб он разослал
универсалы на распущение жолнеров; чтобы выдал сочинителя Турецкой войны, и
согласился на братскую беседу в своем отсутствии.
Это было постановление опасное для короля, для сенаторов и министров. Нельзя
было па него согласиться, но страшно было и отказать в согласии, именно потому, что,
после каждого отказа, требования Посольской Избы росли, опасность увеличивалась.
Варшава кипела нетерпеливостью вооруженной шляхты, которая наполняла столицу и
была готова, с оружием в руках, поддержать постановление земских послов.
Король решился обещаниями успокоить оппонентов. Когда 16 ноября герой
бесплодной и злотворной революции, Станкевич, потребовал аудиенции, ему отвечали,
что король сам пошлет к третьему
80
.
сословию посольство. Действительно в Посольскую Избу прибыли: познанский и
жмудский бискуп, Андрей Шолдрский, брестский, Мстиславский и померанский
воеводы, серадский и данцигский каштеляны. Бискуп Шолдрский, обнажив покорно
голову, объявил земским послам, что не кто иной, как сам король, без всякого
внушения, из побуждений важных и из любви к отечеству, вербовал войско, и что готов
распустить вербунок добровольно, лишь только его намерения представляются
противными праву, если Посольская Изба, с своей стороны, изыщет способ для
обороны государства, возвратит королю издержки, а королеву, которая растратила свои
скарбы, снабдить приличным содержанием.
В ответ на это посольство, третье сословие потребовало, чтобы тотчас были
изготовлены универсалы, и чтобы копии были ему прочитаны. Король, желая угодить
земским послам, немедленно прислал проект универсалов; по его нашли слишком
мягким, и потребовали болео строгого, с прибавкой инфамии на непослушных и писем
к гетманам и старостам, повелевающих карать преступных иностранцев. Король велел
изготовить новый проект универсалов, с объявлением, что жолнеров, которые не
подчинятся коммиссарам и разойтись не захотят, повелевает считать шластрою
(сволочью), лишенною покровительства законов. Эти универсалы обещал он разослать
немедленно.
Неожиданная уступчивость короля показалась подозрительною. Уверяли, что
король, несколько дней назад, разослал полковникам приказ, чтобы на универсалы,
еслибы к ним пришли, не обращали внимания. Твердили, что король выдает новые
патенты; что в Польшу съезжаются иностранцы-полковники и ждут указания, где им
представиться. Некоторые из земских послов предсказывали, что король в случае
крайности, причислит упраздненные хоругви к своей гвардии, количество которой не
определено законом. Другие были готовы присягать, что король играет комедию, и ни
универсалов, ни коммиссаров к войску не пошлет.
