Датский посланник Юст Юль записал в своем дневнике одну попойку Петра I у князя Меншикова: „Огромным роем налетает компания в несколько сот человек в дома купцов, князей и других важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет, причем многие допиваются до болезней и даже до смерти. В нынешнем году царь и его свита славили у князя Меншикова, где по всем помещениям расставлены были открытые бочки с пивом и водкою, что всякий мог пить сколько ему угодно. Никто себя и не заставил просить: все напились, как свиньи. Предвидя это, князь велел устлать полы во всех горницах и залах толстым слоем сена, дабы по уходе пьяных гостей можно было бы убрать их нечистоты, блевотины и мочу“[42].
Иначе говоря, в пьянстве доходили до „четвертой ступени“. Не ясно? Поясним. В Бургундии, которая, как известно, является родиной вина, жители отличались исключительно умеренным питьем. И когда приезжала к ним какая-нибудь знатная особа, городской совет выходил ее приветствовать и подносил в четырех серебряных чашах в виде ладьи четыре сорта вина. На одном кубке красовалась надпись: „Обезьянье вино“, на другом — „Львиное вино“, на третьем — „Баранье вино“, на четвертом — „Свиное вино“. Все это означало четыре ступени, по которым опускается пьяница. Первая ступень опьянения веселит, вторая раздражает, третья отупляет, четвертая скотская»[43].
При Петре первая ступень бывала редко, четвертая — часто. Это Петр I ввел в России неизвестные дотоле напитки: водку анисовую, голландскую и венгерское вино, которое потом все русские царицы очень любили, а Екатерина I пила его своеобразным способом, макая в него баранки, и напивалась таким манером часто до бесчувствия. Царицы наши не гнушались ни водки, ни вина. Много этих «напитков» пила Елизавета Петровна: за обедом каждое блюдо запивала крепким токайским сладким вином, что само по себе очень вредно. Одеваясь же в мужской мундир, когда участвовала в своих знаменитых на весь мир охотах, одним махом выпивала чарку водки и по-мужски при этом крякала.
Сладкое вино имеет ту особенность, что к нему привыкают быстрее, чем к сухому. Герцог Клавенс, брат английского короля Эдуарда IV, настолько пристрастился к сладкому вину — мальвазии, что когда ему, приговоренному к смерти за участие в заговоре, предложили выбрать вид смерти, он выбрал весьма оригинальный: попросил утопить его в бочке с мальвазией.
Анна Иоанновна любила крепкое венгерское вино, хотя особенно им не злоупотребляла, пьяных не любила и напиваться при дворе не позволяла. А вот Екатерина Великая, так та вообще вина пила очень мало: разве рюмочку рейнвейнского за обедом или бокал мадеры, а так — ягодный морс, особенно смородиновый. И такой вот казус с этим морсом вышел: иностранные послы сообщили своим государям, что Екатерина II, великая в своих деяниях, крайне неумеренна в питье красного вина и употребляет его за обедом в больших количествах, пока придворные не объяснили, что пьет царица обыкновенную смородиновую воду, по цвету напоминающую вино.
А наши скучающие царицы в питье горячительных напитков скромные были. Специально не употребляли. Разве только тогда, когда от тоски и скуки личико протирали водкой, то допивали остаток или приказывали слугам стаканчик-другой поднести, чтобы телеса свои сохранить и, не дай бог, на килограммчик-другой похудеть. А так все квас в основном и пиво редко. Квас на Руси любили всегда и везде: от царя до крестьянина. Это была и тюря незаменимая с хлебом накрошенным, редькой и чесноком, и освежительный напиток. И мы дико сожалеем, что, увлекшись разными «хершингами» и прочей заморской порошковой химической дрянью, совсем забыли о русском национальном квасе, да не о таком, который в пластмассовых бутылках под «монастырский» подделывается, а самый что ни на есть настоящий — и житный, и медовый, и ягодный. И еще мы забыли о чудесном русском сбитне — горячем напитке из меда и пряностей. А взварец! Напиток из пива, вина и меда с пряными кореньями. И пили его в ковшах: богатые в золотых, бедные в деревянных, выдолбленных из цельного куска дерева. Но пили все — к радости, к печали и неизменно — к здоровью. И если «новое — это давно забытое старое», надо как можно скорее отыскать этот чудесный рецепт наших прапрапрабабок изготовления взварца.
Пиво издавна было известно в России. Его варили из ячменя, ржи, овса и пшеницы. Особым было пиво, подваренное патокой.
Чай же стал известен только с половины XVII века, тогда и появились наши русские тульские самовары. Кофе и того позже стал известен: только в начале XVIII века. Цари и царицы кофе не очень уважали. Исключение составляла Екатерина Великая, которая день свой без кофе не начинала и вместо завтрака с кусочком бисквита выпивала всегда свои неизменные две чашечки крепчайшего кофе. Такого крепкого, что угощенный ею гонец упал в обморок от его крепости. Вообще же кофе ну, может, не ввел, но распространил все тот же неугомонный Петр I, который в 1704 году открыл в Петербурге первую русскую кофейню.
Пьянство и чревоугодие — неизменные компоненты русской жизни XVII и XVIII веков. Особенно они распространились среди отставленных фаворитов Екатерины Великой в Москве (пристанище всех оставленных ею любовников). От печали ли по своей прошлой жизни или еще от каких причин, но неизменно ударялись они в пьянство и чревоугодие. Корсаков, предок знаменитого композитора Римского-Корсакова, из шампанского не вылезал. У него даже слуги квасу предпочитали шампанское и вечно полухмельные барина одевали. Отставленный фаворит Завадовский стал обжорой первой руки, он и умер-то за трапезой. Граф Алексей Орлов, удрученный своим положением, отставкой брата, а также тоской по княжне Таракановой, заглушал душевную боль пирами, на которые приглашалось по 200–300 человек. И если судить по пословице, что «семь человек — еда, а девять — беда», то такие «беды» случались с ним регулярно.
Замечательная особенность человека, дорогой читатель: когда у него несчастье или какое там горе, он прежде всего начинает… жрать. Чревоугодием как бы заглушая внутренний голод духа. И когда обманутый Мессалиной Клавдий Тиберий жесточайшим образом расправился с бунтовщиками, вешая их за ноги и предав смерти неверную жену, он прежде всего уселся… покушать. И уплетал с волчьим аппетитом такие вот блюда: «пил вермут, ел устрицы, печеного гуся с грибами (ох, не есть бы тебе, Клавдий Тиберий, грибов, в них твоя смерть) в луковом соусе, тушеную телятину с хреном, салаты из всевозможных овощей, яблочный пирог с медом и гвоздикой и африканские дыни».[44] Несчастные мужчины прожорливы.
Однако не думайте, дорогой читатель, что на такие многочисленные обеды русских вельмож было легко попасть. Кто-то предложил недругу вельможи екатерининского двора Остермана без приглашения проникнуть на его многочисленный обед и там, затерявшись среди приглашенных, найти способ примириться с хозяином. Тот согласился. Встретив в дверях непрошеного гостя, Остерман очень любезно с ним поздоровался, пригласил его сесть в мягкое кресло, сел рядом, любезно поинтересовался его здоровьем, делами, все время величая «ваше превосходительство», и был сама светскость и любезность. Когда же лакей громко объявил, что кушать подано, Остерман встал и, обращаясь к гостю, сказал: «Вы извините меня, ваше превосходительство, я должен вас покинуть, меня ждут мои друзья, приглашенные на обед».
Великим гурманством и необыкновенными пирами прославился фаворит Екатерины Великой князь Потемкин. Это ведь он ввел необыкновенное блюдо: печенку, размоченную в мясе и молоке. Потом этот изысканный деликатес вошел в поваренную книгу российской кухни как «печенка князя Потемкина».
А какие он пиры закатывал, Европу ослепляя! И так поесть любил, что десяток поваров держал всех мастей и национальностей: от француза до молдаванина. Последний служил у него исключительно для одного блюда: кукурузной похлебки! Чудак человек был! Во всем чудил! То прикажет у себя на ночном столике изысканные слоеные пирожки всегда держать, арбузы свежайшие прямо с бахчи из Астрахани нарочным доставлять и стерлядку прямо из волн Каспийского моря вылавливать к его столу.
А пиры его действительно великолепнейшие были. Мы еще вам о них расскажем. Не один хроникер того времени, захлебываясь от восторга, их расписывает. Особенно великолепный пир он закатил в честь Екатерины Великой. Такое великолепие даже матушка царица не всегда видывала. Прослезились оба от умиления. А через два месяца Потемкин умер. Многие считают, что от неумеренной еды. Иначе говоря, попросту обжорство погубило «Светлейшего». Ланжерон, хороший хроникер того времени, внимательно за обычаями России в то время наблюдавший, так пишет: «Я видел, как во время лихорадки он поедал ветчину, соленого гуся, трех или четырех цыплят, пил квас, клюквенный морс, мед и всевозможные вина».
