Впрочем, Людовик XV ничего и не делал для того, чтобы привлечь к себе Екатерину — именно в этот момент он добился у саксонского двора удаления Станислава Понятовского{33}. Подобные настроения великокняжеской четы становились для союзников тем более неприятными, что в сентябре у Елизаветы повторился серьезный приступ болезни. Но сама она твердо стояла на стороне коалиции. Говоря о своем племяннике, великом князе, она сказала: «Почему только нет у него брата!» Ей приписывали намерение оставить трон не ему, а его сыну, бывшему тогда еще ребенком. Что касается великого канцлера Бестужева, то он так и не сумел возвратить себе доверие союзных дворов. Посланники Франции и Австрии непрестанно обвиняли его перед Елизаветой, и она соглашалась с графом Эстергази, что это «злой и скверный слуга», но не знала, куда определить его после отставки. «Дайте ему стотысячный пенсион, — советовал ей австрийский посланник, — и вы получите на этом тысячу процентов». Союзные дворы не сомневались в том, что фельдмаршал выслуживается не только перед канцлером. Именно Бестужеву вменяли медлительность Апраксина, который, кроме того, заискивал еще и перед великой княгиней. В Вене и Париже не очень-то были довольны даже его победой 30 августа. Последующие события лишь усилили озабоченность союзников.
Глава пятая. Отступление Апраксина
Почему же победа 30 августа 1757 г., столь воодушевившая друзей России и повергнувшая в уныние ее врагов, не дала никакого результата? Почему она окончилась поспешным отступлением и почти полным уходом с завоеванной территории? Почему разбитый при Грос-Егерсдорфе Левальд смог в конце концов оказаться чуть ли не победителем?
После своего успеха Апраксин не преследовал неприятеля, хотя было всего десять часов утра, а корпус Сибильского так и не побывал в бою. Главнокомандующий мог объяснить это очень большим риском наступления по болотистой и лесной местности. Он отправил Левальду любезное письмо, в котором заверял, что все прусские пленники могут рассчитывать на хорошее обращение, и, кроме того, предлагал обменять их на захваченных русских. Левальд тем временем перешел Прегель и занял весьма сильную позицию у Вилькенсдорфа. Болотов удивлялся всему этому:
«…увеселяли мы уже себя предварительною надеждою, что скоро и весьма скоро увидим мы уже и славный их столичный город Кёнигсберг и вступим в места, наполненные изобилием во всем; и как все нетерпеливо желали, чтоб скорее сие совершилось, то не успел настать третий день после баталии, и мы в оный поутру услышали биемую зорю, а не генеральный марш, то все начинали уже гораздо поговаривать: „Для чего мы тут стоим и мешкаем так долго?“»[74].
2 сентября Апраксин выслал большую разведку. Надо было или атаковать пруссаков, или обойти их с правого фланга. Однако он не решился на это, ограничившись только занятием позиции по Алле, от Алленбурга до сожженного Бюргерсдорфа. Не пытались захватить даже Велау, господствовавший над слиянием Алле и Прегеля, где находились магазины Левальда. На другой берег Алле был послан Краснощеков, а казаки Серебрякова доходили до Фридланда и блокировали Велау. Апраксин понимал, что нельзя идти на Кёнигсберг, не разбив пруссаков еще раз, но он считал это невозможным — 30 августа полки потеряли слишком много людей и оставалось рассчитывать лишь на быстрые подкрепления, столь необходимые для войск, обескровленных огнем, железом и болезнями.
8 октября Левальд отошел от Вилькенсдорфа к Велау и Тапиау, словно освобождая путь для отступления русской армии, а Апраксин принял решение начать отход к Тильзиту и линии Немана. На созванном по этому поводу военном совете рассматривались два плана: один, рискованный, заключался в том, чтобы атаковать Левальда; другой, строго расчетливый, предусматривал отступление. Совет почти единодушно высказался за последнее, полагая возможным в таком случае возобновить сообщение с Россией, переформировать армию, приготовиться к новому наступлению и, в частности, захватить порт Лабиау на Куриш-Гафе. В донесении от 14 сентября Апраксин так объясняет свое решение:
«Не я ретировался, но его (неприятеля), из крепкого места выжив, оное Вашему Величеству в подданство подвергнул; и так со всякою честью и славою к Тильзиту поворотил для того, чтобы утомленное толикими маршами войско в голодной земле какому-либо несчастью не подвергнуть. Я весьма удостоверен, что неприятель не может хвалиться, что он своими военными хитростями победоносное оружие принудить мог свой поворот к Тильзиту <…> учинить. <…> Равным образом и высокие союзники нарекать не могут, когда колинскую над прусской армиею победу вспомянут…»[75]
Он напомнил, что ни Фридрих II после победы при Лобозице, ни австрийцы после Колинского сражения не преследовали неприятеля.
9 сентября, направив казаков Демолина, Краснощекова и Серебрякова демонстрациями сдерживать пруссаков на линии Алле, Апраксин отдал приказ выходить из Алленбурга на Инстербург. Первые три дня армия шла с запада на восток, огибая большой Астравишкенский лес, после чего повернула прямо на север.
Отступление оказалось очень тяжким: удушающая жара и густая пыль в воздухе от песчаной почвы внезапно сменялись изнурительными проливными дождями. Вдоль дороги валялось множество лошадиных трупов. Апраксин приказал сжечь большую часть повозок, чтобы было чем тащить артиллерию. Уже не хватало продовольствия и фуража. Среди людей начались болезни, в том числе и заразные: тиф, оспа, цинга, дизентерия.
Окруженный казачьей завесой, Левальд в течение нескольких дней ничего не знал про уход Апраксина из Алленбурга. Известившись об этом, он спешно развернулся во фланг неприятелю и стал тревожить его кавалерией. 19 сентября генерал Рюш и принц Голштинский атаковали русских, подбирая отставших и захватывая пленных. Апраксину пришлось спешно очистить Гумбиннен и сжечь там свои магазины. Одновременно малую войну против захватчиков возобновили и крестьяне. Но если русские и совершали тогда какие-то эксцессы, то это было оправдано как репрессии за нападения обывателей.
По мере приближения к Тильзиту дороги становились все хуже и хуже. Снова пришлось пожертвовать частью повозок, но их оставалось еще столько, что переправа через Инстер заняла целых четыре дня, с 16-го по 19-е. Авангард Левальда, преследовавший русских почти по пятам, вступил 19-го в Инстербург, и жители смогли наконец отречься от своей присяги царице.
Генерал Рюш нападал на конвои и захватил много скота и муки. Теперь Апраксин уже не считал необходимым щадить чужую страну. Превращая ее в пустыню, он, по крайней мере, задерживал врага. Не прошло и двадцати дней после победы, а его армия превратилась в армию преследуемую. Малаховский, Рюш и герцог Голштинский вели на ее флангах такую же войну, как и казаки 1812 года против Великой Армии Наполеона. Апраксин хотел дать своим войскам хотя бы короткий отдых у Зесслакена, но в тот же день вынужден был уйти при приближении Левальда, который теперь уже не отрывался от него. Оба противника почти одновременно подошли к окрестностям Тильзита. 23 сентября Апраксин совершил торжественный въезд в город, встреченный всем магистратом при звоне колоколов и пушечных залпах. Надобно было внушить населению должное почтение.
Но Апраксина снедало внутреннее беспокойство. Ведь именно Тильзит он назначил крайней точкой своего «маневра», да и Конференции обещал задержаться лишь для приготовления к новому наступлению. А теперь, чтобы только закрепиться здесь, надо было давать новое сражение. На следующий день принц Голштинский и Левальд заняли самые близкие к Тильзиту деревни. В небольшом соседнем городке Рагнит жители вместе с гусарами Малаховского прогнали русский гарнизон.
Царская армия оказалась в тяжелом положении — число одних только больных достигало 9 тыс. Солдаты были деморализованы: развал интендантства породил повальное мародерство и грабежи. Вспомним, что в такой же стране и при таких же условиях Великая Армия 1812 года начала разлагаться еще до вступления в Россию. Мародерство ожесточало обывателей, а их месть влекла за собой еще более жестокие репрессии.
Город Рагнит, отданный казакам и волжским варварам, был разграблен и сожжен. Из его жителей не менее двадцати поплатились своей жизнью. Таким образом, Тильзит надо было защищать среди враждебной местности, где уже начинался голод. Не представлялось возможным подвезти что-нибудь и по Неману. Столь же неблагоприятной оказалась тактическая обстановка: в случае сражения тыл опирался бы на реку, а фланги на враждебные города — Тильзит и Рагнит. Пылкий кавалерист генерал Демолин заявил, что вся местность перед Тильзитом вообще непригодна для действий конницы и артиллерии — топкая, болотистая и заросшая кустарником, где все преимущества будут на стороне местных обывателей. 24 сентября военный совет решил удерживать Тильзит как можно дольше до завершения переправы через Неман и, пользуясь передышкой, отправить всех ненужных лошадей в Курляндию, а две трети нерегулярных войск отослать обратно в Россию, оставив только 4 тыс. донцов. Остальные никуда не годились, поелику, лишь озлобляя обывателей, лишали не только их, но и саму армию всякого пропитания.
