- Я должен видеть эти продукты. Когда я лечил твоего сына, я понял, что он отравлен. Я - доктор, и яды не представляют для меня секрета. Покажи мне эти продукты, и тайна болезни сына будет раскрыта.
Инхаглик растерянно развел руками. Слова Хайли озадачили его и взволновали.
- Но ведь я сам пил русский чай и курил русский табак! Почему же я не отравился?
Хайли вздохнул и усмехнулся:
- Если бы ты тоже был доктором, ты не задал бы мне такого вопроса. Разве можно сравнить закаленное сердце старого воина с нежным сердцем юноши, почти ребенка? Прикажи принести в мою хижину эти русские продукты и утром ты получишь ответ. Возможно мои подозрения напрасны, и тебе не следует ссориться с русскими людьми. Возможно, твой сын отравился рыбой, печенью оленя или корнями трав. Утром ты получишь ответ и сможешь в дальнейшем избежать большого горя.
- Ты очень мудр, добр и проницателен, - негромко вымолвил индеец, пораженный страшной догадкой доктора. - Можешь мне верить, я не останусь перед тобой в долгу.
Хайли сказал, что будет изучать продукты с помощью огня и света до самого утра и что для этого ему необходимы полная тишина и одиночество.
Оставшись в хижине один, он достал из потайного кармана в рюкзаке маленький темный флакончик с еле приметной надписью на этикетке: "Смертельно. Кураре".
Выполнив свой замысел, Боб Хайли из предосторожности спрятал флакон не в рюкзак, а засунул его в щель в бревенчатой стене хижины.
Еще в низовьях Медной, на протоке Ани, в малом и бедном индейском селении Серебренникову удалось найти проводников. Два индейца-охотника, соблазненные щедрой наградой (Серебренников давал им табак, стальные ножи, рыболовные крючья и сапоги), решились идти с группой русских значительно севернее устьев Щечитны и Дикой до впадения в Медную реки Тлышитна. Щедрость и доверчивость молодого русского начальника немало удивили проводников: он сразу же выдал им не только обувь, но и одежду и на первом же привале усадил их за общий обед.
Серебренников отлично знал, какая суровая предстоит им дорога, и, помня, что дружба в отряде решает успех всего предприятия, решил не пользоваться никакими предпочтениями перед другими. На привалах он вместе с промышленниками рубил дрова, разводил костер, строил шалаш, кашеварил, а в пути, на быстринах, прыгал с байдары в ледяную воду и наравне со всеми тянул бечеву.
Бурная порожистая река стремительно неслась к океану, дыбила мутные волны, кружила обломки льдин. Эти льдины были вестниками близкой зимы, хотя шла только вторая половина августа. Близость зимы, несменявшийся северный ветер и непрерывный промозглый дождь, грозные водовороты - все это не предвещало исследователям удачи. За долгие дни надрывной борьбы с рекой им удалось пройти лишь несколько десятков километров. Но Серебренников не терял ни уверенности, ни свойственного ему бодрого расположения духа. Где-то далеко впереди, у слияния Медной с рекой Щечитна, находилась русская фактория. Штурман уверял спутников, что до фактории осталось два-три дня пути, радовался каждому пройденному порогу, а когда на отдельных участках реки течение позволяло идти на веслах, он заранее торжествовал победу. Этот неутомимый человек жил ненасытной жаждой открытий. Проводники не переставали удивляться молодому начальнику: почему он был рад какому-то безвестному утесу, притоку реки или повороту ее русла? Зачем он отмечал все это на бумаге?
Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на веслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари...
Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки.
Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение "воронов" и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнет, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской:
- "Вороны" часто не ладят со своими соседями...
- И что же? - возразил штурман. - Мы не соседи. Мы - гости.
- "Воронам" очень нужно оружие. Они не захотят ни одежды, ни провизии, ни байдар. Но им нужно оружие, а у нас такие хорошие ружья...
Серебренников насторожился:
- Ты думаешь, они решатся напасть?
- Я не знаю, - отозвался проводник. - Я пойду в разведку...
- А если они тебя задержат?
Индеец задумался, глубоко вздохнул:
- Тогда вы пойдете дальше... Без меня. Еще не вся река лежит на твоей бумаге...
Серебренникова тронула решимость индейца. Неужели ради успеха экспедиции он готов был рисковать жизнью? А может быть, проводник хотел покинуть отряд и остаться у "воронов"? Так или иначе, задерживать его не имело смысла. Если он решил уйти - пусть уходит, это лучше, чем иметь в отряде ненадежного человека.
Анатолий вернулся через несколько часов и сказал, что старый Инхаглик ждет русского начальника и готов раскурить с ним трубку. Потом он добавил, что до фактории остался один переход и что "вороны" утверждают, будто река вот-вот остановится. Словно в подтверждение этого в тот же день выпал снег.
В селении "воронов" отряд пробыл менее суток. Вождь был очень доволен подарками. Он спрашивал, помогут ли чай, сахар и табак его больному сыну. Чтобы ободрить старика, кто-то из промышленников ответил уверенно:
- Помогут!..
Если бы знал в ту минуту штурман, какие последствия может повлечь одно это слово, он не оставил бы его незамеченным. Но откуда ему было знать, что где-то неподалеку скитался Боб Хайли?..
Воины Инхаглика провожали гостей к байдарам. Уже отчаливая от берега, Серебренников приметил, как загорелись завистью их глаза, когда он поднял со дна байдары свое новое ружье.
Через сутки в разлогой заснеженной долине на берегу реки путники увидели домик фактории.
Это была одна из тех факторий-одиночек, которые учреждали русские люди на Аляске. Отряд промышленников приходил в отдаленный район, населенный первобытными воинственными племенами, строил бревенчатый домик и двигался дальше, а в домике оставался один человек - управляющий, который должен был выменивать у индейцев меха и вести исследование края. Какая выдержка требовалась от этих людей, ежедневно рисковавших жизнью! Но отважные отшельники жили в факториях-одиночках месяцы и годы.
Неказистое жилище было окружено частоколом, над крышей приветливо вился дымок.
Сойдя с байдары, Серебренников поднялся на пригорок, чтобы пройти к домику. Навстречу ему из-за частокола выбежал на лыжах человек. Он бежал быстро, что-то крича и размахивая руками. В десятке шагов от штурмана он остановился и сиял ушанку.
- Братья!.. Наконец-то!.. Как я считал минуты, родные мои...
Слезы текли по его щекам, по седеющей бороде, но ясные глаза сияли.
- Ты ждал нас? - удивился Серебренников. - Разве ты знал, что мы идем?
- Да ведь у индейцев почта летит, что ветер... Они следили за вами. Вы, может, первые в мире поднялись по заколдованной этой реке.
Серебренников громко засмеялся:
- Теперь-то она, значит, расколдована! Мы расколдуем ее до конца...
В тот день в теплой горнице, пахнущей смолистой сосной, он сказал своим спутникам:
- Останавливаемся на зимовку!..
Бородатый отшельник, управляющий факторией Потапыч ликовал:
- Есть счастье на свете, начальник... Есть счастье! Что мне теперь морозы, метели и вся глухомань, если в моем доме русские люди!
Отряд Руфа Серебренникова прибыл на факторию-одиночку, расположенную на Медной неподалеку от впадения в нее Щечитны, 4 сентября 1847 года.
Странствующий делец Боб Хайли добрался в эти края месяца на три позже. Две недели, которые он прожил в гостях у племени "воронов", выдавая себя за доктора и леча больных противоцинготными настойками, хинином и снотворными каплями, были для него достаточным сроком, чтобы очертить район залегания золота и меди и завязать дружбу с вождем племени. Начало было очень удачным: после нескольких доз хинина сын Инхаглика избавился от лихорадки. Подарки вождю и старшим воинам окончательно расположили "воронов" к Хайли. Оставалось приобрести у них землю, привести сюда специалистов и горнорабочих и широко начать добычу ценных металлов, поставив на самые трудные работы индейцев.
Из последних донесений своих "наблюдателей" Хайли знал, что Тебеньков все еще подбирал добровольцев для экспедиции. В случае, если бы эта экспедиция русских на Медную состоялась, путь ей должны были преградить индейцы. Боб Хайли не сомневался, что они согласятся на это условие, если получат в награду спирт, оружие и табак.
И вдруг, как снег на голову, это сообщение о том, что русские уже прошли вверх по реке! Почему же индейцы молчали об этом? Просто не придали походу русских значения? Или настолько уже привыкли к русским? Или имелись еще какие-нибудь причины?
