София была дочерью князя Андрея Гольшанского и княгини Александры Друцкой, сестры Семена Друцкого, и родилась она около 1405 года. Вместе с сестрой Василисой София воспитывалась в Друцке у князя Семена, давнего сподвижника Витовта. Может, он подсказал Витовту мысль женить Ягайлу на своей племяннице. Кто бы ни был инициатором женитьбы короля, но своего достигнул. Ягайло 7 февраля 1422 года обвенчался в Новогородке с Софией Гольшанской, вновь наперекор панам и шляхте. Но ничего не поделаешь, и Софию признали женой Ягайлы. Свадьбу пышно отпраздновали в Новогородке. На ней присутствовали папский нунций Антоний Зенка, послы чешского короля, знатные вельможи и магнаты Литвы и Польши. А 5 марта 1424 года Софию короновали в Кракове на польскую королеву в присутствии императора Римской Священной империи Сигизмунда, датского короля Эрика и многочисленных знатных особ.
И вот то, чего так долго ждал король, чего просил у Бога, свершилось: 31 октября 1424 года у него родился сын, названный Владиславом. Среди 25 крестных отцов королевича был и папа римский Мартин V, который поздравил Ягайлу с рождением сына: «Прошу Бога, — писал он в булле, — давшего его нам, чтобы его как можно дольше хранили года для исполнения будущего его призвания и чтобы еще при жизни твоей учился королевскому благородству, взяв в молодости с тебя пример». А 16 мая 1426 года родился второй сын Казимир, но он прожил недолго и 2 марта 1427 года умер. Третий сын Казимир Андрей родился 30 декабря 1427 года. Как считают некоторые историки, его вначале крестили в православие и дали имя Андрей в честь деда, князя Андрея Гольшанского, и только потом перекрестили в католичество. Тем самым прагматичная королева, надеясь на великокняжеский венец для своего сына, заигрывала с православными феодалами Великого Княжества.
Такая плодовитость престарелого Ягайлы вызвала подозрение в неверности его жены. Поползли слухи, которые распускала группировка краковского епископа Збигнева Олесницкого, желавшего ослабления роли королевы. Если вспомнить, что Ягайло подозревал в неверности и прежних своих жен — Ядвигу и Анну, то нет ничего удивительного в том, что он поверил наветам. Под пытками две прислужницы королевы признались в ее измене мужу и назвали семь молодых придворных, среди них и красавчика Гиньчу из Рогова, сына польского подскарбия (казначея). Трое подозреваемых успели убежать, а остальных вместе с Гиньчей арестовали. Саму Софию взяли под домашний арест, «чтобы при обычных недостатках своей плоти не попала в худшую беду» (по словам Длугоша). На суде под председательством Витовта королева дала очистительную присягу в своей невиновности. Скандал замяли, но Ягайло после этого охладел к жене. А эхо скандала еще звучало долго, ибо Ягеллонов считали незаконнорожденными. А Гиньча после смерти Ягайлы пользовался особой лаской королевы Софии и получил от нее немало имений. Вот и догадывайся, за что такая милость королевы к нему.
Забота о детях, об их правах на польскую корону и великокняжеский престол определяла политику Ягайлы в последние годы его жизни. Но, чтобы эти права передать своим детям, Ягайло все больше должен был идти на уступки панам и шляхте. 30 апреля 1425 года на съезде в Брест-Куявском они заявили, что признают королевича Владислава наследником престола после подтверждения своих былых прав и вольностей и получения новых, а самое главное, если Ягайло согласится не на наследственное право сына на королевский трон, а на избрание его, и исполнит свое обещание присоединить Литву к Польше.
Ягайло не мог этого сделать, ибо терял наследственное право не только на Польшу, где короля начнут избирать, но и на Литву и Русь, присоединенных к Польше. Он на это не согласился и не подтвердил права и привилеи шляхте и церкви, что ограничивало королевскую власть. Владислава объявили всего лишь избираемым королем, т. е. кандидатом на королевский трон. Но за это Ягайло пообещал исполнить требования сейма, но не исполнил.
Вместе с женой он начал сбор подписей городов, земель и отдельных вельмож о признании Владислава наследственным королем. Поэтому на очередном сейме в 1426 году в Ленчицах краковский епископ Збигнев Олесницкий настроил шляхту против Ягайлы. «Вот грамота, в которой обещание поднести на трон королевича. Отец его не выполнил перед нами своих обещаний. Возвращаю вам этот странный диплом», — гневно выпалил епископ и бросил грамоту сейма под ноги. Разгоряченная шляхта порубила ее саблями. Со шляхтой было не сговориться, надо было уступать. Действовал Ягайло по принципу: «Богу молись, а черта не дразни».
На сейме в Едельне в марте 1430 года он выдал шляхте привилей о праве на неприкосновенность, подтвердил их права, данные при коронации, принял избрание короля, согласился с условием, что коронация произойдет только после подтверждения привилеев. Пришлось Ягайле отказаться и от возможного регентства королевы Софии и Витовта, в случае его преждевременной смерти.
Ягайло еще больше ослаблял королевскую власть и умножал метастазы болезни шляхетской «золотой вольности», приведшей государство через три столетия к параличу и политической смерти. Тогда Ягайло не думал о последствиях своих решений, да и не мог их предвидеть. Его заботило, как передать власть своим сыновьям. Выдал он и грамоту, в которой декларировал, что после смерти Витовта Литва и Русь переходят к «нему и к панам нашим и к короне» как его отцовское наследство.
И получил желаемое — избрание сына на королевство. Поэтому Ягайло выступил против намерения Витовта короноваться и превратить Великое Княжество в королевство. Если бы это случилось, сам Ягайло и его дети навсегда потеряли бы наследственные права на Литву. Неслучайно он жаловался, что Витовт отбирает у него и его детей Литву, и делал все возможное, чтобы сорвать коронацию двоюродного брата. Даже готов был уступить свою корону, чтобы после смерти Витовта польским королем стал Владислав. Витовт отказался от этого предложения. Дело могло закончиться войной, ибо оба правителя готовили войска. Смерть Витовта в 1430 году разрешила конфликт, но не решила вопрос о власти в Литве. Ягайло согласился с избранием великим князем бездетного Свидригайлы, чтобы великокняжеский венец не достался Сигизмунду Кейстутовичу, у которого был сын Михаил. Но, когда Свидригайло начал вести самостоятельную политику, польский двор совершил переворот и возвел на Великое Княжество Сигизмунда. Ягайло вынужден был признать свершившееся (хоть и не одобрял переворот) и отдать Сигизмунду в пожизненное владение Великое Княжество. Но при этом рассматривал его как своего наместника, а себя по-прежнему титуловал «верховным князем Литвы».
Ягайлу как доброго и мудрого правителя прославляли современники. Писали о его справедливости, милосердии, мудрости, набожности, скромности, щедрости, уважении к науке и просвещению. Читаем у того же Длугоша, что Ягайло «после своего крещения и коронации был человеком большой набожности и милосердия для своих подданых, для убогих, вдов и сирот».
«Король превосходил всех мудростью в судебных решениях, в советах, которые давал, в новых способах, которыми пользовался, чтобы противостоять хитростям противников. Когда по личному желанию творил какой-нибудь суд — никаких подозрений не могло быть, когда из сердца его исходил какой-нибудь совет — никакого сомнения; когда в сложной ситуации высказывал свое мнение — все, впечатленные, удивлялись: «откуда все это», ибо образования не имел. Правил как мудрый король и справедливость творил в земле своей», — говорил в 1433 году на Базельском соборе краковский каноник Николай Козловский. Ему вторил профессор медицины Ян Людиска: «...Наилучший борец, а также непорочный и наимудрейший человек, за что снискал себе людскую симпатию и уважение как у своих, так и чужих, и не было у него никаких изъянов». Нарисованный образ Ягайлы никак не соотносится с тем, что писал о нем Длугош. И это «простак», «неумелый правитель», «человек недалекого ума», «небольших способностей»?
«Король, благодаря слабости своего ума и недостатку собственного духа во всех военных и домашних делах, руководствовался не собственной, а чужой волей», «не заботился об возвращении земель своего королевства», «к лени и роскоши, к охоте и пирам склонный был от рождения», «не смотрел на возможности, а только угождал своим симпатиям», «большими дарами слишком щедро раскидывался не для того, что те, кто получал, заслужили их, а для того, чтобы избегнуть упреков», а поэтому шляхта «только при Владиславе Литвине познала вкус зависти; и начала с тех времен непомерными вымогательствами разрывать Польское Королевство», — так отзывался о Ягайле Длугош, не ведая, какой еще грех ему приписать. Но, кажется, Длугош писал со слов своего учителя — краковского епископа Збигнева Олесницкого. Святоша с амбициями политика и хитростью интригана, он ненавидел Ягайлу, который мешал ему по своему желанию управлять Польшей. Олесницкий и передал свою ненависть ученику Яну Длугошу, которого обидел Казимир Ягайлович. Вот и сводил он счеты с Ягеллонами, выливая на них грязь на страницах своей хроники.
