На третий день после этого приказал он обезглавить Александра Горбатого, чья дочь была замужем за князем Мстиславским, вместе с его пятнадцатилетним сыном, повесить князя Петра Горенского, князей Никиту и Василия Оболенских, незаменимого воеводу, который столько времени так верно служил великому князю в борьбе с татарами, Андрея Resensaw [Рязанцева] и князя Ивана Schweraw [Шевырева] велел он посадить на кол. На следующий день приказал он, великий князь, выписать в Москву всех военных людей областей Суздаля, Вязьмы и Можайска.
Когда они прибыли, сел он рядом со своим советом, Алексеем Басмановым, князем Афанасием Вяземским и Петром Soytt, и приказал каждому отдельному отряду воинов, число которых было 6000, явиться к нему, и спрашивал у каждого его род и происхождение. Четверо из каждой области должны были в присутствии самых знатных людей показать после особого допроса происхождение рода этих людей, рода их жен и указать также, с какими боярами или князьями они вели дружбу. После того как он осведомился об этом, взял он к себе тех, против кого у него не было подозрения и кто не был дружен со знатными родами. Они были названы отдельными, от всего его народа, по-ихнему опричниной; и если опричник происходил из простого или крестьянского рода и не имел ни пяди земли, то великий князь давал ему тотчас же сто, двести или 50, 60 и больше гаков земли. Каждый из них должен был давать особую клятву, составленную следующим образом: «Я клянусь быть верным государю и великому князю и его государству, молодым князьям и великой княгине, и не молчать о всем дурном, что я знаю, слыхал или услышу, что замышляется тем или другим против царя или великого князя, его государства, молодых князей и царицы. Я клянусь также не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего. На этом целую я крест». <…>
Другие из тех же областей, представители знатных родов, были изгнаны безжалостным образом из старинных унаследованных от отцов имений, и так, что они не могли взять с собой даже движимое имущество и вообще ничего из своих имений. Эти бояре были переведены на новые места, где им были указаны поместья; им не разрешалось возвращаться домой, жены и дети были также изгнаны, и они должны были идти пешком и упрашивать, пока им не разрешали явиться к их мужьям. Такие тиранства совершал он в начале с соблюдением некоторых приличий, все-таки терпимо. Но чем дальше, тем хуже. Спустя короткое время взял он себе княжества Ростов, Вологду и Белоозеро, с которыми поступил он точно таким же образом. Следующей зимой взял он области Кострому, Ярославль, Переяславль, Галич, Холмогоры, Кашин (Кассина), Плес и Буй (Бой), в которых жило больше 12 000 бояр, из коих взял он в свою опричнину не свыше 570. Остальные должны были тронуться в путь зимой среди глубокого снега, так что многие из их благородных жен родили в пути на снеге; если кто-либо из горожан в городах или крестьян в селах давал приют больным или роженицам, хотя бы на один час, то его казнили без всякой пощады. Мертвый не должен был погребаться на его земле, но сделаться добычей птиц, собак и диких зверей. И многие из тех, которые могли прежде выступить в поход с 200–300 лошадьми, обладали состоянием во много тысяч гульденов, должны были нищими бродить по стране и питаться подаянием, а те, кто были их слугами и не имели ни одного гульдена, были посажены в их города и имения, и одному нищему или косолапому мужику было столько дано, сколько десять таких имело прежде. И случилось так, как поется в старой песне: «Где правит мужичье, редко бывает хорошее управление».
<…> Огромные имущества были разрушены и расхищены так быстро, как будто бы прошел неприятель, <…> прежде состоятельные люди были превращены в нищих и были ограблены природными нищими, и у многих из них не осталось ни одного коня. Но всего этого было недостаточно. Для того чтобы совершенно уничтожить земщину (или крестьянство), предоставил он ее своим избранным или опричнине для грабежа. И если кто-либо из них знал богатого князя или боярина, или горожанина или крестьянина, совершал он над ними злодеяние различными способами. Они брали к себе и нарочно посылали своих слуг в дома к богатым горожанам и давали этим слугам несколько золотых изделий или украшений. Такой слуга напрашивался на службу, говорил господам, у которых он служил, что он родился в одном с ними городе или местечке, но скрывал полученные вещи. Вскоре, в заранее определенное время, брал такой опричник, согласно праву или своему обыкновению, пристава, неожиданно являлся в дом, брал своего бежавшего слугу и объявлял суду, что тот украл у него больше тысячи рублей, несколько тысяч талеров; уликой являлось то, что он нашел у него несколько монет или что он ему дал, — это у них считается прямой уликой и называется поличным, как и у нас. Мальчика или слугу допрашивали, не убежал ли он от своего господина и где находятся деньги, которые он украл. Тогда сознавался тот и говорил: «Я прошу пощадить мою жизнь и сообщу, где я спрятал взятые деньги». Эта милость бывала ему оказана и объявлена. Тогда показывал он, что если и взял он деньги своего благочестивого господина, то это произошло по внушению и требованию того, в чьем доме они были найдены, и ему он отнес их и передал. После такого обманного, лживого показания тотчас же объявлялся приговор по приказанию великого князя. Все эти веши отдавались опричникам, и они во всем оправдывались. И ответчик бывал принужден в течение трех, четырех, больше или меньше дней, в зависимости от его просьбы, уплатить, а если он не уплачивал в течение положенного времени, его препровождали на площадь и давали в руки обвинителю; и его били до тех пор, пока последняя полушка не была внесена. Он должен был продавать за полцены и дом, и двор, и землю, и людей, и все, что имел, чтобы отдать истцу. И если не хватало десяти или больше рублей до положенной суммы, то били его так же жестоко, как за всю сумму. И много раз наше бедное сердце с особенной жалостью видело, как они оставались лежать без движения или их увозили с площади даже совсем мертвыми.
И случалось много раз, что они предлагали со слезами и стонами продать своих жен и детей или самим идти в услужение, но это не пробуждало в этих дьявольских людях ни снисхождения, ни жалости. И если опричник проникался состраданием к тому или другому и уменьшал требуемую сумму хотя бы на один гульден или уступал из сострадания и великий князь узнавал про это, то тот лишался не только своих имений, но и присуждался к вечному заключению или даже к смертной казни. С земцами или населением совершают они постоянно еще одну обманную проделку. Опричники, проезжая по улицам или мимо богатых купцов, бросают кольца, шапки и т. п. в лавки или дома, берут приставов и являются без всякого повода неожиданно в эти дома и лавки, находят брошенные вещи и требуют столько-то тысяч. Эту сумму ответчик должен был заплатить без всяких отговорок или оправданий; иначе с ним поступали ужасным образом, как указано выше. Особенно часто употребляется один прием: когда опричник <…> хватает земца за шею, ведет его в суд, хотя он его никогда раньше не видел и не говорил с ним, жалуется, что тот позорил его и вообще опричнину; и хотя великий князь знает, что это не произошло, истца провозглашают верным человеком, и он получает все имения ответчика, и последнего бьют, водя по всем улицам, а затем обезглавливают или бросают в тюрьму на пожизненное заключение. <…>
Опричники (или избранные) должны во время езды иметь известное и заметное отличие, именно следующее: собачьи головы на шее у лошади и метлу на кнутовище. Это обозначает, что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают все лишнее из страны. Пехотинцы все должны ходить в грубых нищенских или монашеских верхних одеяниях на овечьем меху, но нижнюю одежду они должны носить из шитого золотом сукна на собольем или куньем меху. <…>
Этот орден предназначался для совершения особенных злодеяний. Из последующего видно, каковы были причины и основание этого братства. Прежде всего монастырь или место, где это братство было основано, был не в каком ином месте, как в Александровской слободе, где большая часть опричников, за исключением тех, которые были посланцами или несли судейскую службу в Москве, имело свое местопребывание. Сам он был игуменом, кн. Афанасий Вяземский келарем, Малюта Скуратов пономарем; и они вместе с другими распределяли службы монастырской жизни. В колокола звонил он сам вместе с обоими сыновьями и пономарем. Рано утром в четыре часа должны все братья быть в церкви; все неявившиеся, за исключением тех, кто не явился вследствие телесной слабости, не щадятся, все равно, высокого ли они или низкого состояния, и приговариваются к восьми дням епитимьи. В этом собрании поет он сам со своими братьями и подчиненными попами с четырех до семи. Когда пробивает восемь часов, идет он снова в церковь, и каждый должен тотчас же появиться. Там он снова занимается пением, пока не пробьет десять. К этому времени уже бывает готова трапеза, и все братья садятся за стол. Он же, как игумен, сам остается стоять, пока те едят. Каждый брат должен приносить кружки, сосуды и блюда к столу, и каждому подается еда и питье, очень дорогое и состоящее из вина и меда, и что не может съесть и выпить, он должен унести в сосудах и блюдах и раздать нищим, и, как большей частью случалось, это приносилось домой. Когда трапеза закончена, идет сам игумен к столу. После того как он кончает еду, редко пропускает он день, чтобы не пойти в застенок, в котором постоянно находятся много сот людей; их заставляет он в своем присутствии пытать или даже мучить до смерти безо всякой причины, вид чего вызывает в нем, согласно его природе, особенную радость и веселость. И есть свидетельство, что никогда, не выглядит он более веселым и не беседует более весело, чем тогда, когда он присутствует при мучениях и пытках до восьми часов. И после этого каждый из братьев должен явиться в столовую, или трапезную, как они называют, на вечернюю молитву, продолжающуюся до девяти.
