Доброжелательность
«У всякого своя радость. У меня вот — когда здраво мое ведущее и не отвращается ни от кого из людей и ни от чего, что случается с людьми, а напротив, взирает на все доброжелательным взором, все приемлет и всем распоряжается по достоинству». (Там же, VIII, 43)
«Иной, если сделает кому что-нибудь путное, не замедлит указать ему, что тот отныне в долгу. Другой не так скор на это — он иначе, про себя помышляет о другом как о должнике, помня, что он ему сделал. А еще другой как-то даже и не помнит, что сделал, а подобен лозе, которая принесла свой плод и ничего не ждет сверх этого. Пробежал конь, выследила собака, изготовила пчела, а человек сделал добро — и не кричат, а переходят к другому, чтобы, подобно лозе, снова принести плод в свою пору». (Там же, V, 6)
«С мужеской, с римской твердостью помышляй всякий час, чтобы делать то, что в руках у тебя, с надеждой и ненарочитой значительностью, любовно, благородно, справедливо, доставив себе досуг от всех прочих представлений. А доставишь, если станешь делать всякое дело будто последнее в жизни, удалившись от всего случайного и не отвращаясь под влиянием страсти от решающего разума...» (Там же, II, 5)
«Поутру, когда медлишь вставать, пусть под рукой будет, что просыпаюсь на человеческое дело. И еще я ворчу, когда иду делать то, ради чего рожден и зачем приведен на свет? Или таково мое устроение, чтобы я под одеялом грелся? — Так ведь сладко это. — А ты, значит, родился для того, чтобы сладко было? И ничуть не для того, чтобы трудиться и действовать?.. Не любишь ты себя, иначе любил бы и свою природу, и волю ее. Вот ведь кто любит свое ремесло — сохнут за своим делом, неумытые, недоевшие. Ты, значит, меньше почитаешь свою природу, чем чеканщик свою чеканку, плясун — пляску, серебро — сребролюбец, тщеславие — честолюбец? Ведь эти, когда они что-то там переживают, ни еду не предпочтут, ни сон — только бы им умножать то, к чему они устремлены, а для тебя общественное деяние нечто более убогое, недостойное даже таких усилий?» (Там же, V, 1)
«Две готовности надо всегда иметь. Одна: делать только то, что подлежит тебе по разуму властителя и законодателя на пользу людей. И еще: перестраиваться, если явится кто-нибудь, чтобы поправить или переубедить в каком-нибудь мнении. Только чтобы переубеждение шло от некой достоверности, будь то справедливость, или общая польза, или что-нибудь такое, а не от того, что поманила сладость или там слава.» (Там же, IV, 12)
«Кто-то станет презирать меня? Его забота. А моя забота — чтобы не случилось, что я сделал или сказал что-нибудь достойное презрения. Кто-то возненавидит? Его забота. А я, благожелательный и преданный всякому, готов и ему показать, в чем его недосмотр — без хулы, без намека на то, что вот-де терплю, а искренне и просто...» (Там же, XI, 13)
Читатель понимает, что из пятисот замечаний, даже ограничиваясь рамками этики, можно было бы отобрать намного больше интересных высказываний. Но и этого достаточно, чтобы получить представление о нравственном облике «императора-философа».
Обратимся теперь к практике правления обоих императоров. Во-первых, поинтересуемся их взаимоотношениями с сенатом. Они, по-видимому, были наилучшими. Об Антонине Пии Юлий Капитолии пишет так: «Будучи императором, он оказывал сенату такое уважение, какое он хотел бы видеть по отношению к себе со стороны другого императора в бытность свою частным человеком». (Юлий Капитолии. Антонин Пий, VI, 5) О Марке Аврелии тот же историк говорит более подробно: «Никто из государей не оказывал сенату большего уважения... Многим сенаторам, обедневшим не по своей воле, он пожаловал звание трибунов или эдилов. В это сословие он зачислял только тех, кого он сам хорошо знал (отмечу, что при Марке Аврелии в сенат было введено больше провинциалов, чем при каком-либо из прежних императоров. Их число превысило половину состава сената). Уважение его к сенаторам выражалось и в том, что при привлечении кого-нибудь из них к суду по уголовному делу он расследовал это дело секретно и уже потом объявлял о нем... Всякий раз, как у него была возможность, он участвовал в заседаниях сената, хотя бы ему не о чем было докладывать. Если же он хотел о чем-нибудь доложить, то приезжал даже из Кампании. Кроме того, он часто участвовал в комициях, оставаясь там до самой ночи. Из курии он никогда не уходил раньше, чем консул объявит: «Мы больше не задерживаем вас, отцы сенаторы». Сенат он сделал судьей по апелляциям на решения консула». (Юлий Капитолин. Жизнеописание Марка Антонина Философа, X, 2)
Оба Антонина сохранили административную систему управления, созданную Адрианом, включая и Совет императора. Рассмотрим сначала их внутригосударственную деятельность. Не цитируя, перечислю факты, отмеченные биографом Антонина Пия.
Будучи очень богатым, он на собственные средства закончил все строительные работы, начатые Адрианом. Не сменил никого из чиновников. Любые свои решения сначала обсуждал с друзьями и всегда считался с их мнением. Знатных бездельников лишил государственного содержания, говоря, что «самое недостойное, самое возмутительное — это если кто-нибудь объедает государство, сам не принося ему никакой пользы». Вместе с тем дельных сенаторов и должностных лиц поддерживал материально, если они в том нуждались. Отчетность по налогам и отчетность всех провинций знал с большой точностью. Строго контролировал управителей провинций. Многим городам оказывал денежную помощь для строительства новых сооружений и восстановления старых. В частности, после сильного землетрясения на Родосе и в Азии. Увеличил размер денежного подарка воинам. Кроме обычных раздач денег народу, в дни голода, случившегося из-за неурожая, покупал на свои деньги и бесплатно раздавал хлеб и масло. Наследства от тех, у кого были дети, не принимал. Был экономен, казну пополнил. Судьям предписывал более склоняться к духу, чем к букве закона, так, чтобы справедливость превалировала над формальностью. Ограничил практику пыток. Повелел, чтобы владельца, убившего своего раба без причины, судили и наказывали как за убийство чужого раба.
После смерти Антонина, согласно его воле, выраженной в усыновлении, Марк был провозглашен императором одновременно с Луцием Вером (таково было условие, поставленное Адрианом). Луций был человеком легкомысленным и падким на разного рода развлечения. Фактически правление находилось целиком в руках Марка Аврелия. Однако он всячески скрывал и оправдывал бездеятельность и пороки своего сводного брата и соправителя. В отношении государственных средств Марк проявлял величайшую бережливость, тем не менее, почти за двадцать лет своего правления семь раз устраивал крупные раздачи денег неимущим. Зато ограничил число зрелищ, на которых выступали гладиаторы, и уменьшил подарки актерам. Как и его приемный отец, Марк Аврелий постоянно заботился о снабжении населения продовольствием. Во время очередного голода закупал хлеб и раздавал его не только в Риме, но и в италийских городах. Оказывал материальную поддержку дельным людям и городам, приходившим в упадок. Там, где это было необходимо, даже отменял подати и налоги. Тщательно следил за исправностью улиц в Риме и больших дорог. К судебным делам относился с особым вниманием. Никогда не проявлял пристрастия в пользу императорского казначейства, если судил по делам, которые могли бы принести ему выгоду. Доносы презирал, на клеветников наложил пятно бесчестия.
Читатель, конечно же, отметил сходство. Об Антонине Пии и Марке Аврелии можно равно сказать, что они заботились о благе своих подданных, были правителями великодушными, бескорыстными, но бережливыми. Однако реформаторами их назвать нельзя. Никаких существенных нововведений они не предложили. Государственная система управления, отлаженная Адрианом, действовала надежно. Внутренняя жизнь Рима, Италии и ближних провинций в течение сорока с лишним лет продолжалась по инерции: ровно и относительно благополучно. Чего отнюдь нельзя сказать об окраинных провинциях и отношениях с соседями Империи.
За время правления Антонина Пия восстания местного населения вспыхивали по всей периферии Римской империи: в Иудее, Греции и Египте, в Мавретании и Британии, в Германии и Дакии. На востоке приходилось сдерживать нажим сарматов. Император был стар, да и по характеру своему не воин. Он оставался в Риме. Восстания подавляли его легаты. Как и прежде — с помощью регулярного римского войска, порядочно разбавленного варварами-наемниками.
Сразу после смерти Антонина Пия римским полководцам пришлось подавлять новые волнения в Британии, Германии и Испании. В 162-м году парфяне, нарушив мирный договор, заключенный еще Адрианом, начали новую войну с Римом. Им удалось разбить местные силы римлян, подчинить Армению и вторгнуться в Сирию. Ситуация на Востоке стала критической. Пришлось срочно перебросить туда рейнские и дунайские легионы. В качестве главнокомандующего на войну с парфянами отправился Луций Вер. Марк Аврелий остался в Риме. Так было надежнее для новой власти. Тем более что с легионами на Восток прибыли опытные полководцы Авидий Кассий и Стаций Приск.
