Марк Аврелий родился в 121-м году. На восемнадцатом году жизни, после усыновления Антонином Пием, по желанию приемного отца переселился в императорский дворец и был назначен квестором. В девятнадцать лет стал консулом, в двадцать четыре года — второй раз консулом, а после смерти Антонина Пия, в сорок лет — императором. Вот как пишет о Марке Аврелии и его правлении тот же историк: «...он так вел себя в течение двадцати трех лет в доме отца (приемного. — Л.О.), что любовь к нему с каждым днем возрастала... Поэтому, когда Антонин Пий почувствовал приближение конца жизни, он призвал своих друзей и префектов, всем им представил Марка как преемника своей власти и утвердил его». (Юлий Капитолии. Жизнеописание Марка Антонина Философа, VII, 2) «К народу он обращался, как это было принято в свободном государстве. Он проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было удержать людей от зла либо побудить к добру, богато наградить одних, оправдать — выказав снисходительность — других. Он делал дурных людей хорошими, а хороших — превосходными, спокойно перенося даже насмешки некоторых...» (Там же, XII, 1) «Так он правил, окруженный всеобщей любовью, так что одни называли его братом, другие — отцом, третьи — сыном, как кому позволял возраст. И все любили его, и закончил он свои дни... на шестьдесят первом году жизни. И так ярко проявилась любовь к нему в этот день императорских похорон, что никто не считал нужным горевать о нем, так как все были уверены, что, ниспосланный богами, он возвратился к богам». (Там же, XVIII, 1)
После смерти Марка Аврелия остались его «Записные книжки». Одна из записей указывает на то, что Марк любил своего приемного отца и, став императором, старался во всем следовать его примеру. Он пишет: «Во всем ученик Антонина: это его благое напряжение в том, что предпринимается разумно, эта ровность во всем, праведность, ясность лица, ласковость, нетщеславие... И как он вообще ничего не оставлял, пока не рассмотрит дело вполне хорошо и ясно. И как он сносил тех, кто несправедливо его порицал, не порицая их. Как не спешил никуда и как не слышал клевет. И какой старательный был наблюдатель нравов и людских дел, а не хулитель их. На любой звук не косился. Не подозрительный, не выдумщик. И сколь немногим довольствовался, будь то жилье, постель, одежда, еда или прислуга. И как трудолюбив, как вынослив... Эта прочность и неизменность в дружбе и терпимость к тем, кто открыто выступал против его решений, и радость, если кто укажет лучшее. И как был благочестив без суеверия. Встретить бы тебе свой последний час с такой же, как у него, чистой совестью». (Марк Аврелий Антонин. Размышления, VI, 30)
Раз уж я воспользовался материалом из «Записных книжек» Марка Аврелия, надо пояснить, что это такое. Они переиздавались много раз, едва ли не на всех языках мира. Не будет преувеличением сказать, что слава автора «Записных книжек» намного превзошла славу последнего императора рассматриваемой нами эпохи «Высокой Империи». Записи Марка Аврелия были впервые напечатаны в XVI веке под названием «Размышления». В некоторых изданиях фигурирует название «К самому себе». Вероятно, авторского названия не существовало. Личные записи императора явно не предназначались для опубликования — по крайней мере в таком виде, как они остались после его смерти. Это около пятисот замечаний, по большей части очень коротких, хотя встречаются и пространные философские рассуждения. Записи носят характер заметок для памяти. Они сделаны в разное время и никак не систематизированы. Многие положения повторяются неоднократно, как бывает, если какая-то мысль на протяжении долгого времени преследует автора. Философский аспект превалирует как в коротких замечаниях этического характера, так и в рассуждениях о высоких материях: устройстве мира, мировом разуме, душе и ее посмертных превращениях. Недаром биография, составленная Капитолином, названа «Жизнеописание Марка Антонина Философа». Нередко в литературе Марка Аврелия называют «философ на троне». Он не был истинным ученым-философом: не создал оригинальной философской концепции и даже не развил какое-либо из существующих философских учений. Греческой философией различных школ и направлений Марк с увлечением занимался с детства. Заметив его раннюю, не по годам, серьезность, император Адриан пригласил в Рим лучших учителей. К двенадцати годам мальчик выбрал для себя учение стоиков. Уже тогда стоицизм для него был не только мировоззрением, но и практическим руководством в жизни. Он приучал себя к воздержанию, спал на досках. Убежденным стоиком Марк Аврелий остался до конца своих дней. Вся его государственная деятельность направлялась идеями, и в частности этикой, стоицизма. С аналогичной ситуацией мы уже встречались при знакомстве с Сенекой. Повторю: здесь не место углубляться в философское учение стоиков. Но этические взгляды римского императора и их приложение к практике управления государством нас, конечно же, интересуют. По этой причине некоторые (очень немногие) замечания этического плана из «Размышлений» Марка Аврелия я считаю нужным процитировать, приостановив историческое повествование. Отобранные цитаты объединены в четыре условно поименованные группы.
Восприятие внешнего мира во власти человека
«В чужом ведущем (термин стоической философии, обозначающий, грубо говоря, душу человека) твоей беды нет, как нет ее, конечно, и в том или ином развороте или изменении внешнего. Но где же? Там, где происходит признание беды. Так вот пусть не идет оттуда признание, и все у тебя хорошо. И если даже это твое тело режут и жгут, если оно гноится, гниет, пусть та доля, которая ведает признанием этого, будет покойна, то есть пусть рассудит, что это ни добро, ни беда, раз может так случиться и с хорошим человеком, и с дурным». (Там же, IV, 39) «Быть похожим на утес, о который неустанно бьется волна. Он стоит, и разгоряченная влага затихает вокруг него. Несчастный я, такое со мной случилось! — Нет! Счастлив я, что со мной это случилось, а я по-прежнему беспечален, настоящим не уязвлен, перед будущим не робею». (Там же, IV, 49)
Личные качества души — отражение природы человека
«...Довольно тебе, если проживешь сколько тебе там остается так, как хочет твоя природа. Вот и рассмотри, чего она хочет, и пусть ничто другое тебя не трогает — изведал же ты, как после стольких блужданий нигде ты не обрел счастливой жизни: ни в умозаключениях, ни в богатстве, ни в славе, ни в удовольствии — нигде. Тогда где ж она? В том, чтобы делать, чего ищет природа человека... нет человеку добра в том, что не делает его справедливым, здравомысленным, мужественным, свободным...» (Там же, VIII, 1)
«Радость человеку — делать то, что человеку свойственно. А свойственны человеку благожелательность к соплеменникам, небрежение к чувственным движениям, суждение об убедительности представлений, созерцание всеобщей природы и того, что происходит в согласии с ней». (Там же, VIII, 26)
«...являй себя в том, что всецело зависит от тебя: неподдельность, строгость нрава, выносливость, суровость к себе, несетование, неприхотливость, благожелательность, благородство, самоограничение, немногоречие, величавость. Не чувствуешь разве, сколько ты мог уже дать такого, где никакой не имеет силы ссылка на бездарность и неспособность». (Там же, V, 5)
«У всякого своя радость. У меня вот — когда здраво мое ведущее и не отвращается ни от кого из людей и ни от чего, что случается с людьми, а напротив, взирает на все доброжелательным взором, все приемлет и всем распоряжается по достоинству». (Там же, VIII, 43)
«Иной, если сделает кому что-нибудь путное, не замедлит указать ему, что тот отныне в долгу. Другой не так скор на это — он иначе, про себя помышляет о другом как о должнике, помня, что он ему сделал. А еще другой как-то даже и не помнит, что сделал, а подобен лозе, которая принесла свой плод и ничего не ждет сверх этого. Пробежал конь, выследила собака, изготовила пчела, а человек сделал добро — и не кричат, а переходят к другому, чтобы, подобно лозе, снова принести плод в свою пору». (Там же, V, 6)
«С мужеской, с римской твердостью помышляй всякий час, чтобы делать то, что в руках у тебя, с надеждой и ненарочитой значительностью, любовно, благородно, справедливо, доставив себе досуг от всех прочих представлений. А доставишь, если станешь делать всякое дело будто последнее в жизни, удалившись от всего случайного и не отвращаясь под влиянием страсти от решающего разума...» (Там же, II, 5)
«Поутру, когда медлишь вставать, пусть под рукой будет, что просыпаюсь на человеческое дело. И еще я ворчу, когда иду делать то, ради чего рожден и зачем приведен на свет? Или таково мое устроение, чтобы я под одеялом грелся? — Так ведь сладко это. — А ты, значит, родился для того, чтобы сладко было? И ничуть не для того, чтобы трудиться и действовать?.. Не любишь ты себя, иначе любил бы и свою природу, и волю ее. Вот ведь кто любит свое ремесло — сохнут за своим делом, неумытые, недоевшие. Ты, значит, меньше почитаешь свою природу, чем чеканщик свою чеканку, плясун — пляску, серебро — сребролюбец, тщеславие — честолюбец? Ведь эти, когда они что-то там переживают, ни еду не предпочтут, ни сон — только бы им умножать то, к чему они устремлены, а для тебя общественное деяние нечто более убогое, недостойное даже таких усилий?» (Там же, V, 1)
