писал о нем: «Очень любит добавлять в свою речь латинские цитаты, а что касается перфектного и детального знания этого языка, может соперничать с лучшими нашими отцами иезуитами» [518].
Переписка большинства старшин насыщена вставками латыни – как целых выражений, так и отдельных латинизмов. Причем это относится и к корреспонденции на украинском, и на польском. Тут следует заметить, что многие представители украинской элиты в частной переписке использовали польский язык, например архимандрит Киево-Печерской лавры Иосаф Краковский (будущий киевский митрополит) в личной переписке с генеральным есаулом И. Ломиковским [519]. Украинский, или «проста мова», как тогда говорили, использовался в генеральной канцелярии, в официальной переписке гетманов с Посольским приказом (в котором эти послания переводили на русский язык специальные толмачи), при написании стихов.
Основатели академии хорошо понимали те изменения, которые происходили в Европе под влиянием Ренессанса, и стремились поднять уровень педагогики Украины до общеевропейского [520]. Киевская академия была миром, который создавал элиту – просвещенную, начитанную, знакомую с античной классикой и лучшими произведениями Ренессанса. Преподаватели академии хотели, чтобы их ученики не уступали учащимся иезуитских коллегиумов, где уже в младших классах читали «Письма к друзьям», «Про дружбу», «Про старость» Цицерона и стихи Овидия, знакомились с Вергилием и читали в оригинале «Енеиду». Оды Горация служили образцом для учеников класса поэзии, равно как элегии и эпиграммы других поэтов античности [521]. Мы знаем, что выпускник академии И. Мазепа по памяти цитировал Горация и Овидия [522].
Многие читатели согласятся, что студенческий дух, традиции вашего ВУЗа, особенно если это сильный университет с глубокими историческими корнями, навсегда закладывает основу личности. Конечно, бывает и самообразование, равно как и исключения из правил («в семье не без урода»). Но все же, если в юности ты не ходил в театр, не интересовался музыкой, не читал классику – ты, попав в избранное общество, даже ради того, чтобы не казаться «белой вороной», не будешь этого делать в зрелом возрасте [523]. А если и будешь – то крайне неубедительно и с огромными мучениями для самого себя. Поэтому традиции твоего Alma Mater, прививавшего любовь к искусству и литературе, имела столько высокое значение.
Особенной Киевскую академию делали ее выдающиеся педагоги. Многосторонность интересов, широта взглядов и увлечений – вот что отличало профессоров Киево-Могилянки. Большинство из них происходило из православной шляхты, высокопоставленного мещанства и казачества. Из шляхты были П. Могила и И. Борецкий. Из семьи казацких старшин – Дмитрий Туптало (Ростовский). Из мещан – Ф. Прокопович, С. Яворский [524].
Задачи академии были четко сформулированы в ее девизе и нашли отражение в современных изображениях. Так на гравюре И. Щирского знамя академии держит богиня мудрости Паллада. Метафоры передают то значение, которое современники придавали этому заведению: венок над скалой, обуреваемой волнами с подписью «Не одолеют» (Non praevalebunt) и якорь: «Не двинусь» (Non movebor). Две подписи внизу гравюры указывали на воинствующее положение Академии: «Зачем дразнить орлов? Зачем, о Рим, будишь львов?» (Cur aquilas tollis? Tollis quid Roma leones?) [525].
Словом, по аналогии с античными эталонами преподаватели готовили активных и просвещенных граждан. Важным аспектом влияния Киевской академии была ее связь с насущными вызовами украинского общества. Преподаватели были крупными учеными, политическими деятелями. Соответственно и студенты не были оторваны от политической жизни страны, наоборот, принимали в ней самое активное участие. Так на смерть гетмана П. Сагайдачного (1621 г.) ректором Киевской братской школы Касьяном Саковичем был написан знаменитый панегирик «Вірші на жалосний погреб…», ставший первым образцом украинского поэтического барокко. На похоронах гетмана его читали двадцать студентов Киевской школы. Во многом этот поступок был вызовом польским властям, не пожелавшим выполнять требования Сагайдачного.
В 1649 г. студенты Киево-Могилянской академии встречали стихами, приветственными речами и кантами Б. Хмельницкого, во время его триумфального въезда в Киев, прославляя его, как Моисея – спасителя и избавителя от польского рабства. Именно профессора и студенты академии увидели в самом имени «Богдан» хорошее предзнаменование, что он Богом дан Украине [526]. Не менее активно откликалась академия и на дальнейшие политические события в Украинском гетманстве.
В этом смысле интересно и отношение могилянских профессоров к такому аспекту в воспитании, как наказание. Преподаватели учитывали менталитет гордого человека. По правилам иезуитских коллегиумов «Ratio atque institution studiorum» ученики, которые считали физическое наказание личным бесчестьем, могли от него избавиться. В этом случае префект должен был назначить им другое наказание (дополнительные задания, сажание на специальную скамейку, «ослиный колпак» и т.д.) [527].
В украинских православных заведениях к вопросу унижения личности тоже относились очень осторожно. Следует сказать, что Гоголь, описывая порки в Киевской академии, следовал современным ему обычаям духовных бурс и грешил против исторической истины. Киевская академия эпохи Украинского гетманства относилась к наказаниям совершенно иначе. Публично пороли розгами при открытых дверях класса или во дворе под колокольный звон только особо провинившихся, после чего (после такого позора) уже следовало изгнание из рядов студенчества. В других случаях розгами наказывали приватно – например, в кельях самих профессоров [528]. Не было религиозного фанатизма и в повседневном быту академии. Так на литургию ходили только в воскресенье и по праздникам, исповедовались и причащались 3–4 раза в год, молитву перед началом учебы слушали стоя, а не коленопреклоненно и т.д. [529]
Серьезные возможности материальной поддержки со стороны меценатов академии создавали возможности, чтобы бедные, но выдающиеся студенты не чувствовали себя ущемленными по сравнению с сыновьями богатых старшин. Денежные пособия, аналогичные современным грантам, позволяли студентам путешествовать по Европе, расширяя свои знания и, что еще более важно, – кругозор.
Интересно, что еще Литовский статут в отдельном артикуле фиксировал право «каждого человека рыцарского и любого сословия» [530] выезжать заграницу «для наук» (а также для лечения и «лЂпшаго счастья свого»). Эта свобода перемещения сохранялась и в Украинском гетманстве. Выходцы с Украины часто учились на Западе, записываясь в университетских книгах, что родом из «Малой Руси», «Украйны». При этом называли они себя украинцами («ukrainensis»), русинами-украинцами («russo-ukrainienses») или казаками («Kosakorum») [531].
Известно, что Феофан Прокопович по окончании Киевской академии учился в польском коллегиуме, а затем был направлен в Рим, посетив по дороге Вену, Хорватию, Пизу, Флоренцию, а на обратном пути в Украину (через несколько лет) проехал Швейцарию [532]. Стефан Яворский также учился в иезуитских коллегиумах в Познани и Вильно [533]. Мелентий Смотрицкий слушал лекции в Лейпцигском, Виттенбергском и Нюренбергском университетах. Иов Борецкий учился в Краковском университете и т.д.
Уже в начальных классах студентов знакомили с особенностями античной стилистики и овладения навыками написания поэтических творений (прежде всего – панегиричного направления,
