В 1714 году, находясь в Вене, он встретился с Евгением Савойским, который вместе с Мальборо спас Европу от подчинения Людовику XIV. Принц попросил философа кратко изложить его философию в форме, понятной полководцу. В ответ Лейбниц написал компактный трактат из девяноста параграфов, который после смерти оставил среди своих бумаг. Немецкий перевод был опубликован в 1720 году, но оригинальный французский текст был напечатан только в 1839 году, и тогда редактор окрестил его La Monadologie. Лейбниц мог позаимствовать термин «монада» у Джордано Бруно, 49 или у Франса (сына химика Дж. Б.) ван Гельмонта, 50 который использовал это слово для описания мельчайших «семян», которые были непосредственно созданы Богом и развились во все формы материи и жизни. Английский врач Фрэнсис Глиссон приписывал всем веществам не только силу, но и инстинкты и идеи (1672). Подобная теория прорастала в блуждающем и восприимчивом уме Лейбница с 1686 года. Возможно, на него повлияли недавние работы микроскопистов, которые показали, что в мельчайших клетках пульсирует жизнь. Лейбниц пришел к выводу, что «существует мир сотворенных существ — живых существ, животных…, души. в самой незначительной части материи». 51 Каждую часть материи можно представить себе как пруд, полный рыб, а каждую каплю крови в одной из этих микроскопических рыб — как другой пруд, полный рыб, и так далее до бесконечности. Он был тронут — как и Паскаль был потрясен — неограниченной делимостью каждой протяженной вещи.
Эта бесконечная делимость, предположил Лейбниц, является загадкой, возникающей из-за нашего представления о реальности как о материи, следовательно, протяженной, следовательно, делимой ad nauseam. Если же считать конечной реальностью энергию и представить мир состоящим из центров силы, то загадка делимости исчезает, поскольку сила, как и мысль, не предполагает протяженности. Поэтому он отверг атомы Демокрита как конечные компоненты Вселенной и заменил их монадами, непротяженными единицами силы; он определил субстанцию не как материю, а как энергию. (До этого момента концепция Лейбница вполне соответствовала физике двадцатого века). «Материя» повсюду инстинктивно связана с движением, активностью и жизнью. Каждая монада чувствует или воспринимает; она обладает зачаточным или зарождающимся разумом, в том смысле, что она восприимчива к внешним изменениям и реагирует на них.
Мы лучше поймем монады, если будем думать о них «в подражание тому представлению, которое мы имеем о душах». 52 Поскольку каждая душа — это «простая, отдельная личность». 53 одинокое «я», solus contra mundum, борющееся своей внутренней волей со всем, что находится вне его, так и каждая монада по существу одинока, отдельный, независимый центр силы, противостоящий всем другим центрам силы; реальность — это вселенная индивидуальных сил, объединенных и гармонизированных только через законы целого, или Бога. Как каждая душа отличается от всех других, так и каждая монада уникальна; во всем космосе нет двух совершенно одинаковых существ, ибо их различия составляют их индивидуальность; две вещи, обладающие всеми одинаковыми качествами, были бы неразличимы, тождественны, едины («закон неразличимости»). 54 Как каждая душа ощущает или воспринимает окружающую ее реальность и, все менее отчетливо, реальность, все более удаленную от нее, но в той или иной степени ощущает всю реальность, так и каждая монада ощущает, пусть смутно и бессознательно, всю вселенную; таким образом, она является зеркалом, более или менее неясно отражающим и представляющим мир. И как ни один индивидуальный разум не может реально заглянуть в другой разум, так и ни одна монада не может заглянуть в другую; у нее нет окна или другого отверстия для такого прямого общения; и поэтому она не может непосредственно произвести никаких изменений в любой другой монаде.
Монады меняются, потому что изменения необходимы для их жизни; но изменения происходят благодаря их собственному внутреннему стремлению. 55 Ибо как каждое «я» есть желание и воля, так и каждая монада содержит в себе внутреннюю цель и волю, усилие к развитию; это и есть «энтелехия», о которой Аристотель говорил как о ядре всякой жизни; в этом смысле [как говорил Шопенгауэр] сила и воля — две формы или степени одной и той же фундаментальной реальности. 56 В природе существует имманентная телеология: во всем есть стремление, «аппетит», направляющая, формирующая цель, даже если эта цель, эта воля действует в пределах и посредством механического закона. Как в нас самих телесное движение есть видимое и механическое выражение внутренней воли или желания, так и в монадах механический процесс, который мы видим со стороны, есть лишь внешняя форма и оболочка внутренней силы: «То, что проявляется механически, или, если уж на то пошло, в материи, динамически и монадически сосредоточено в самой энтелехии [или внутреннем стремлении]». 57 В нашем путаном восприятии мы отождествляем внешние вещи с «материей», потому что видим только их внешний механизм; мы не видим, как в интроспекции, внутренней и формирующей жизненной силы. В этой философии пассивные и беспомощные атомы материалистов уступают место монадам, или единицам, которые являются живыми центрами индивидуальности и силы; мир перестает быть мертвой машиной, а становится сценой разнообразной и пульсирующей жизни.
В этом многообразии наиболее важной характеристикой является степень осознанности «разума» монады. Все монады обладают разумом, в смысле чувствительности и реакции; но не всякий разум является сознательным. Даже мы, удивительные человеческие существа, проходим через многие ментальные процессы без сознания, как во сне; или когда, уделяя пристальное внимание определенным аспектам ситуации, мы не осознаем, что воспринимаем множество других элементов сцены — элементов, которые, тем не менее, могут отложиться в памяти, войти в наши сны или всплыть из потаенных уголков разума в последующее сознание; или когда, осознавая шум и шипение прибоя, мы не понимаем, что каждая волна и каждая частица каждой волны бьет в наши уши, производя тысячи отдельных впечатлений, которые становятся нашим слухом о море. Так и простейшие монады чувствуют и воспринимают все вокруг себя, но так запутанно, что не имеют сознания. У растений ощущения становятся более четкими и специализированными и приводят к более конкретным реакциям. В монаде, которая является душой животного, эхо восприятий превращается в воспоминания, взаимодействие которых порождает сознание. Человек — это колония монад [клеток?], каждая со своим голодом, потребностями и целями; но эти частицы становятся единым сообществом живых организмов под руководством доминирующей монады, которая является энтелехией и душой человека. 58 «Когда эта душа поднимается до уровня разума, она… считается разумом». 59 и поднимается в ранге в меру постижения необходимых
