id="id16">
Республика двух наций: Польша и Литва
В то время, когда Ливонская конфедерация расплачивалась за то, что была столь хрупкой амальгамой, Великое княжество Литовское все теснее сближалось со своим структурным партнером — Польским королевством. Результатом такого сближения стало государство, ушедшее в сторону от централизованной модели, которую стремились реализовать такие западноевропейские монархи, как Елизавета I в Англии и Генрих IV во Франции, и еще дальше — от модели абсолютизма, возникшей во Франции в XVII столетии, в правление Людовика XIV, вызывавшей у современников столько восхищения и попыток подражания. Унификация территорий в этих землях замедлилась; вместо усиления монархии возросло влияние национального сейма (парламента) и региональных сеймов, контролируемых землевладельческой аристократией. «Выборы» монарха знатными и могущественными землевладельцами входили в противоречие с принципом династической преемственности. Также оставался дискуссионным вопрос о взаимоотношениях двух партнеров в составе федерации — Польского королевства и Великого княжества Литовского. Король (Польша) превосходил по статусу князя (Литва), но как это могло проявляться в государстве, которое считалось состоящим из двух равных структурных частей? Если каждый из этих титулов станет принадлежать разным людям, то какова должна быть их родословная? По традиции оба трона должен был занимать один и тот же человек, происходящий из литовского княжеского дома, но в XVI в. становилось все яснее, что право называться Польским королем в полном культурном и лингвистическом смысле этого слова давало обладателю такого титула возможность занять более блестящее и величественное положение в среде коронованных особ Центральной Европы.
Эти вопросы окончательно решились Люблинской унией 1569 г., покончившей с формальным разделением Польского королевства и Великого княжества Литовского и создавшей новое государственное образование, объявленное содружеством, — Речью Посполитой (польск. Rzeczpospolita). Соглашение, достигнутое знатью обеих земель, стало последним шагом в процессе слияния, начатого в 1386 г. Кревской унией и за два столетия обернувшего все внутренние договоренности о партнерстве преимущественно в пользу Польского королевства. После 1569 г. население содружества считало себя жителями единого государства, состоящего из двух частей — республики двух наций, — где каждая из них сохраняла многие из своих традиций. Такую двойную политическую идентификацию было нелегко поддерживать, особенно для литовской стороны. Магнаты и дворянство (бояре) княжества видели, что статус их родины постепенно снижается почти до уровня провинции в государстве, где правят поляки. С точки зрения численности населения литовцы становились меньшинством в крупном государстве, все еще носившем имя Литва, но все больше и больше воспринимаемом со стороны как Польша. Монархи объединенного государства вскоре перестали рассматривать Вильнюс как столицу, равную Кракову, и управляли делами государства из польской столицы. Их поездки в Вильнюс приобрели характер путешествия в провинцию.
Подобная ситуация повлекла за собой искушения, которым не могло сопротивляться большинство представителей литовского дворянства, охотно ступивших на путь полонизации самих себя и своих семей. Однако этот социолингвистический и культурный процесс не был отличительной чертой лишь XVI в., поскольку начался — возможно, в меньших масштабах — еще с конца XIV столетии и с Кревской унии. Последним Великим князем литовским, точно говорившим на литовском языке, был Казимир (1440–1492), сын Ягайло. Сеть институтов, созданных католической церковью после унии и христианизации Литвы, привлекла в литовские земли множество польских священнослужителей, которые вели службы и управляли делами церкви на латыни и на польском, а не на литовском языке. Для получения высшего образования сыновья литовских магнатов и дворян отправлялись на запад, в польские университеты, и неудивительно, что потом они часто женились на представительницах польских семей равного себе и более высокого положения. Растущий престиж Кракова как центра объединенного государства был для энергичных и мобильных жителей литовских земель ясным признаком, что им необходимо держаться Польши — как с языковой, так и с культурной точки зрения. Результатом этих процессов стало то, что в течение XVI в. литовскоговорящее сообщество в Литве продолжало терять наиболее выдающихся членов, несмотря на то что эти же самые люди в политическом отношении отстаивали определенный уровень удаленности от Польского королевства.
В высших кругах литовского общества этот культурный и языковой сдвиг в сторону Польши сохранялся несмотря на то, что магнаты и дворянство поддерживали обособленность Литвы на уровне институтов: министерств, военных подразделений, казначейства, законодательства, а также сохраняли контроль над королевскими землями на территории Литвы. Однако для всего внешнего мира высокопоставленное знатное семейство литовского происхождения, выглядевшее поляками, с фамилией, напоминающей польскую, являлось польским независимо от воззрений самих членов этой семьи. Процесс культурной стратификации в объединенном государстве осуществлялся в пользу «высокой» культуры, основанной на одном из славянских языков, тогда как язык балтийского происхождения — литовский — почти полностью ассоциировался с крестьянством, особенно в Жемайтии. Аналогичный процесс, начавшийся раньше и занявший существенно меньше времени, происходил и на землях северной части побережья Балтики, где немецкий язык приобрел статус престижного, а эстонский и латышский стали языками сельских окраин и немногочисленной части трудящегося населения городов.
То, что при ретроспективном взгляде кажется предательством, в те времена не воспринималось как таковое, поскольку для «ополячивающихся» литовских дворян подражание полякам в культурной сфере вполне могло сосуществовать со стремлением защищать родную землю. Подражание польским институтам привело к появлению в Литве практики регулярного созыва территориальных представительных собраний — сеймов (польск. sejm, лит. seimas); этот обычай вырос из нерегулярного созыва княжеского совета, имевшего совещательные полномочия. Появились также региональные и местные собрания подобного рода — сеймики (лит. seimiki). Их значение как институтов, с которыми монарх должен был советоваться по политическим вопросам, росло на протяжении всего XVI столетия; фактически, они становились центрами оппозиции, если были не удовлетворены существующей политической линией. Литовское дворянство стало требовать тех же прав, какими пользовалось польское, и это давление привело к кодификации литовского обычного и писаного права в Литовском статуте (1529) [11]. В 1556 г. этот документ был усовершенствован и дополнен (Второй статут) в соответствии с пожеланиями дворянства, а в 1588 г. был исправлен снова (Третий статут), чтобы включить новые принципы Люблинской унии. Каждый из этих документов все больше отдалял отношения между носителями власти и землевладельцами в Литве от обычного права и «неписаных» практик, приводя их в область писаных законов. Все три статута также налагали дополнительные ограничения на монарха в сфере его отношений с литовскими подданными.
Количество литовцев в Польско-Литовском государстве еще больше сократилось вследствие политики толерантности, принятой правительством по отношению к населению, оказывающемуся под его контролем. Эта политика подразумевала в том числе отношение, продемонстрированное еще Гедимином два века назад. К 1500 г. приблизительно 7,5-миллионное население Польско-Литовского государства включало (если использовать современные названия) литовцев, поляков, белорусов, украинцев, русских и евреев; около 52 % этого разнообразного населения проживало на землях Великого княжества. Многие представители этих народов стали
