стороне протестантов в чрезвычайно разрушительной Тридцатилетней войне, раздробившей Священную Римскую империю. Приобретение Ливонии было всего лишь частью грандиозных колониальных планов монархов династии Ваза, в рамках осуществления которых появилась недолго просуществовавшая шведская колония в Новом Свете (ныне американский штат Делавэр). Восточное побережье Балтики стало, фигурально выражаясь, ареной колониальных захватов, где местным высокопоставленным администраторам часто приходилось следить, чтобы их решения не вступали в противоречие с большой политикой Стокгольма и Кракова. Но даже в этом контексте было бы преувеличением сказать, что Ливония стала полностью шведской. Между далекими монархами и простым народом побережья существовал огромный, стремящийся к привилегиям и оппортунистически настроенный слой немецкоговорящих землевладельцев и городского патрициата, чья лояльность текущему сюзерену оставалась под вопросом.
Территория к северу от Даугавы, контролируемая Швецией, перешла под ее власть постепенно, по частям: провинция Эстония — во время Ливонских войн, а остаток Ливонии — по Альтмаркскому миру 1629 г. Эстонскоговорящее население, в основном крестьянское, оказалось разделенным на две части административной границей, разделявшей провинцию Эстония и Шведскую Ливонию; латышскоговорящее, тоже главным образом сельское, население было разделено границами между Шведской Ливонией и Курляндией на юге и Шведской и Польской Ливонией (Инфлянты и Латгале) на востоке. Город Рига формально подчинился Швеции в 1621 г.; его статус рассматривался отдельно. В каждой из территорий, находившихся под контролем Швеции, управленческий аппарат имел которые отличия, но и Эстония, и Шведская Ливония управлялись генерал-губернаторами, назначаемыми королем Швеции, — один имел резиденцию в Ревеле (Таллине), а другой — в Риге. Изначально задачей генерал-губернаторов была интеграция этих «колоний» и «реформирование» их в соответствии с принципами шведской политики, культуры и экономической системы. Но до того, как усилия в данном направлении дали результат, генерал-губернаторы столкнулись с оппозицией земельной аристократии и городского патрициата. В намерения землевладельцев (несколько менее выраженные, чем желания городского населения) входило сохранить статус-кво и абсолютный контроль над своими владениями и живущими в них крестьянами (теперь главным образом крепостными).
Шведская монархия нашла способ сосуществовать со своей собственной аристократией на шведской земле. Однако продолжающиеся оппозиционные настроения ливонской и эстонской знати по отношению к пожеланиям Стокгольма были, мягко выражаясь, раздражающими, и шведским правителям необходимо было быть внимательными. Как показал недавний опыт, местные власти не сохраняли явно выраженной лояльности шведской короне: хотя и шведские короли, и их прибрежные колонии были протестантскими, последние легко могли перенести свою лояльность на католических монархов Речи Посполитой или даже в крайнем случае русских православных царей. Ни одна из упомянутых держав не смирилась с долгосрочным присутствием Швеции в восточной части Балтики.
Насколько нелегко было установить в шведских ливонских владениях режим абсолютной власти короля Швеции, настолько же проблематично было вести там соответствующую экономическую политику. Такая политика была ближе всего к тому, что позже будет названо общим термином «меркантилизм», хотя на протяжении XVII столетия в разных странах политика такого рода была весьма различной и нигде не применялась как единая доктрина. Основной идеей меркантилизма является представление, что центральное правительство должно быть глубоко вовлечено в процесс содействия экономического росту. Это, в свою очередь, означало поощрение коммерческой деятельности, государственный протекционизм и поддержку предприятий путем предоставления им монопольных прав, учреждение колоний ради эксплуатации их растущего населения, а также увеличение налоговых сборов, поступающих из всех источников в распоряжение центрального правительства. Однако ни одно из правительств, участвовавших в управлении побережьем в XVII в., включая шведскую монархию, не соответствовало в полной мере критериям аппарата, способного эффективно направлять подобную экономическую деятельность. Земельная аристократия и города с подозрением относились к любым видам централизации, исходившим от королевского двора, а деятельность отдельных состоятельных людей была чаще направлена на личное обогащение, чем на процветание государства. Меркантилизм требовал веры в то, что сильная центральная власть является благом для страны, а облеченные властью жители побережья с легкостью признавали, что деятельность в интересах центральных правительств в Кракове и Стокгольме может уменьшить их собственный контроль на местном и региональном уровнях.
Однако центральные правительства не могли отказаться от своих попыток. Например, один из представителей курляндской герцогской династии Кетлеров, Якоб (1638–1658), пытался сделать свою страну колониальной державой посредством обретения небольшой подконтрольной территории в Западной Африке под названием Гамбия и острова Тобаго в Карибском море; он надеялся, что эти земли принесут герцогству выгоду. Экономическая деятельность Якоба проявлялась также в финансировании небольших мануфактур в Курляндии. С помощью протекционистских мер Якоб стремился, чтобы экспорт превышал импорт; также он пытался чеканить собственную монету и приглашал на жительство в провинцию искусных ремесленников. Существуют некоторые разногласия относительно того, что именно этот правитель пытался обогатить подобными мерами — Курляндское герцогство как государство или же свою собственную семью, однако в любом случае его политика находилась в меркантилистском русле. К несчастью, все эти меры оказались неустойчивыми. К концу правления Якоба Курляндия была развита экономически не более, чем другие территории побережья.
Хотя шведская экономическая политика в Эстонии и Ливонии отличалась теми же характеристиками, что и политика герцога Якоба в Курляндии, с точки зрения шведского правительства, его собственные действия имели больший потенциал для обогащения государственной казны. Все предприятия облагались налогами в пользу короны, в дополнение к чему была разработана система лицензий и монополий. Курляндия рассматривалась как конкурент, и контроль над торговыми потоками, идущими как в Эстонию и Ливонию, так и через них, был направлен на то, чтобы изменить вектор с Курляндии на эстонские и ливонские города. Города в целом пользовались поддержкой как центры активной деятельности, способной пойти на пользу шведской короне. Река Даугава была признана главным торговым путем, ведущим к русским землям, и в этом качестве защищалась и охранялась. Государство финансировало и поддерживало кораблестроение и мелкотоварные мануфактуры. Были стандартизированы меры веса и измерения на всех территориях под контролем Швеции, а также прекращены бесконечные некогда споры о сферах деятельности между гильдиями. Морская торговля на Балтийском море (которая шла с эстонскими и ливонскими портами и через них) осуществлялась благодаря портам на основной территории Швеции. Рост населения, ожидаемо следующий за экономическим развитием, считался благом для государства, так как большее количество населения приравнивалось к усилению государства. Однако местная реакция на подобное вмешательство государства была неоднозначной. Города побережья и их торговая элита воспринимали тесную связь между собственными интересами и государственной политикой и в целом подчинялись указаниям правительства; землевладельческая аристократия возмущалась вмешательством правительства в то, что происходит в сельской местности, и видела в росте могущества городов угрозу своим собственным возможностям. Не существует надежной статистики экономического развития на территориях, принадлежавших Швеции в XVII в., однако есть вероятность, что большую часть этого столетия все показатели были позитивными.
