6. Обсуждение местной администрацией вопроса о «вредности» бухарских евреев (последнее десятилетие XIX века)
В начале 1890-х годов, с приходом нового министра внутренних дел – Ивана Дурново (занимавшего эту должность в 1889–1895 годах), гонения на евреев достигли, по мнению известного историка Петра Зайончковского[475], апогея. Антиеврейский характер внутренней политики Дурново определялся отношением к еврейскому вопросу Александра III. Яркое свидетельство этому содержится в дневнике директора канцелярии Министерства иностранных дел Владимира Ламсдорфа: «…[министр иностранных дел] Гирс сказал мне, что… Дурново вызвал в нем настоящее отвращение – зная очень враждебное отношение нашего августейшего монарха к евреям, этот государственный человек из карьеризма выказывает себя фанатическим сторонником всех самых глупых и ненужных преследований»[476]. Видный российский юрист Генрих Слиозберг писал, что подчиненные играли на этой чувствительной струнке Александра III, состязаясь в наполнении отчетов его собственными стереотипами о евреях, и в частности «подогревали и варьировали одно и то же блюдо, смотря по сезону, – то об экономическом вреде их, то об обособленности их, то, наконец, о политической их неблагонадежности и, в особенности, о революционном настроении еврейской молодежи, заражающей прочие элементы в школе, и т. п.»[477].
На то, что царь ненавидел евреев, указал в своем дневнике и государственный секретарь Александр Половцов[478]. Он вообще тяжело воспринял произошедшие с приходом Александра III перемены в правительстве и поэтому подал в отставку. Говоря об окруживших царя сановниках, он сокрушенно писал в 1892 году:
Кучка поповичей, семинаристов, бурлаков, жадных проходимцев… ставят своим идеалом русской политической жизни мнимую самобытность, выражающуюся поклонением самовару, квасу, лаптям и презрением ко всему, что выработала жизнь других народов. Идя по этому пути, разыгрывается травля против всего, что не имеет великорусского образца; немцы, поляки, финны, евреи, мусульмане объявляются врагами России, без всяких шансов на примирение и на совместный труд. Лютая… вражда обрекает на смерть все иноверное и иноплеменное, все могущее претендовать на превосходство, забывая, что пред всякою смертью бывает предсмертная борьба, и дай бог, чтобы то была война не смертельная[479].
В результате этих перемен в Петербурге многие чиновники, даже не являвшиеся убежденными юдофобами, с целью дальнейшего продвижения по службе стали проводниками новой политики. В свою очередь, чиновники, отличавшиеся толерантным отношением к евреям, зачислялись в юдофилы и лишались возможности служебного продвижения и получения наград[480].
В начале 1890-х годов ухудшение отношения к себе со стороны чиновничества ощутили и бухарские евреи. Заняв должность начальника азиатского отдела Главного штаба, уже упоминавшийся Лев Костенко (был в этой должности в 1887–1891 годах), прежде относившийся к бухарским евреям с симпатией[481], стал подстраиваться под политику Военного министерства. В 1891 году он писал туркестанскому генерал-губернатору: «Забитые, приниженные среднеазиатские евреи уже начали проявлять свои хищнические интересы, которые, разумеется, надлежит обуздать»[482].
После такого наказа Вревский, который, как отмечалось выше, безуспешно ходатайствовал о расширении прав бухарских евреев, вступивших в русское подданство, тоже захотел реабилитироваться в глазах Военного министерства. Согласившись в начале 1892 года с предложением сырдарьинского военного губернатора Гродекова об ограничении въезда евреев Бухары в Туркестан, Вревский отдал письменное распоряжение политическому агенту в эмирате отказывать в праве на въезд тем бухарским евреям, пребывание которых, на основании сообщений военных губернаторов в агентство, признавалось бы почему-либо вредным. Как показывает приведенный в начале письма Вревского довод о том, что непринятие ограничительных мер против евреев в Туркестанском крае создаст в их лице серьезный противовес русским и мусульманам в промышленности и торговле, «вредность» бухарских евреев виделась в их высокой конкурентоспособности. «Невредным» же бухарским евреям генерал-губернатор предписал выдавать лишь годичные разрешения на проживание в крае – при условии наличия удостоверений от бухарского правительства, разрешающих их выезд из Бухары в Россию[483].
Эта мера вызвала беспокойство не только самих бухарских евреев, но и их торговых партнеров – текстильных фабрикантов Московского промышленного района. В данном районе текстильные фабрики, преимущественно хлопчатобумажной промышленности, доминировали среди промышленных и торговых предприятий[484]. Стремясь сохранить налаженную систему поставок хлопка, московские фабриканты особенно опасались, что устранением их торговых компаньонов, принадлежавших к числу бухарских евреев, воспользуются конкуренты – петербургские банки, которые в то время уже начали проникать в Среднюю Азию[485].
Под давлением московских текстильных фабрикантов министр внутренних дел Дурново предоставил евреям – подданным Бухары право прежнего льготного въезда в находившиеся в его ведении внутренние российские губернии, в том числе и в Москву[486]. Это распоряжение было отдано политическому агенту в Бухаре в год, вошедший в историю евреев России как пора наиболее массовых выселений евреев из Москвы[487], что свидетельствует о высокой степени давления, оказанного московскими промышленниками на Дурново. Не исключено, что подобное же давление фабриканты оказывали и на Ванновского, но оно ни к чему не привело[488]. Въезд евреев Бухары во внутренние российские губернии стал в это время более свободным, чем в Туркестанский край. Для приезда бухарских евреев этой категории в край в их паспортах надпись «На въезд в Россию» должна была сопровождаться припиской «На проезд и проживание в Туркестане»[489].
Во время сбора сведений в 1893 году о деятельности бухарских евреев в Туркестанском крае мнения чиновников разделились. Управляющий Ташкентским государственным банком князь Николай Долгоруков полагал, что «местные (бухарские) евреи в смысле добросовестности и исправности в обязательствах [находятся] не ниже торговцев из сартов, отличающихся значительной скрытностью, лукавством и недостатком чувства торговой чести… В интересах русских жителей края замена торговцев-евреев была бы нежелательна»[490]. Начальник Чимкентского уезда Николай Благовидов, хотя и был знаком с мнением своего начальника, Гродекова, о бухарских евреях, не побоялся указать в рапорте, что они способствуют распространению русских товаров, которые имеют доступные цены «благодаря национальной конкуренции… при участии в ней евреев»[491]. А ташкентский градоначальник Тверитинов написал Гродекову в рапорте немного осторожнее: «В настоящее время никто из туземцев не находят выгод заниматься торговлей мануфактурой оптом и предоставили этот вид торговли в руки азиатских евреев и татар, которые, довольствуясь минимальной прибылью, продают товары сартам по московской цене»[492].
Несмотря на то что остальные подчиненные военного губернатора Сырдарьинской области Гродекова не высказали своего критического отношения к бухарским евреям, в мае 1893 года он сообщил генерал-губернатору, что бухарские евреи хотя и распространяют в крае русскую мануфактуру, но делают это в долг под векселя, эксплуатируя таким образом население и прибегая к неблаговидным проделкам, вроде взыскания одного и того же долга два раза. Затем он выражал уверенность, что среди туземцев найдутся торговцы, способные заменить бухарских евреев[493]. Надо заметить, в архивных материалах мне ни разу не попались обвинения в адрес бухарских евреев со стороны мусульманского населения в повторном взимании одного и того же долга, а потому есть все основания полагать, что Гродеков слукавил, приписав им метод, входивший в клише обвинений евреев в славянофильских кругах.
Военный губернатор Ферганской области Корольков также считал бухарских евреев вредными для края и объяснял их торговый успех тем, что они продавали по демпинговым ценам (на 15–20 % дешевле) товары низкого качества. При этом он указывал, что бухарские евреи «составляют тесно сплоченную общину, все члены которой поддерживают друг друга не только в торговле, но и в других делах, а потому всякое показание или заявление туземцев, сделанное не в пользу кого-то из евреев, сейчас же преследуется со стороны всей еврейской общины»[494]. Дмитрий Логофет считал, что бухарские евреи, захватившие всю торговлю в свои руки, заняты лишь собственным обогащением и не заботятся о качестве привозимого товара[495].
