которые едва не уничтожили его детей одновременно с армиями и флотами. В 1711 году умер его единственный законный сын, «Великий дофин» Людовик, оставив королю двух внуков — Луи, герцога Бургундского, и Карла, герцога Беррийского. Младший Луи развил хорошие качества под опекой Фенелона и стал утешением монарха в старости. В 1697 году он женился на Марии Аделаиде Савойской, чья красота, остроумие и обаяние напоминали королю о мадам Генриетте и его счастливой юности. Но 12 февраля 1712 года в возрасте двадцати шести лет эта светлая душа скончалась от пятнистой лихорадки. Ее преданный муж отказался покинуть ее больничное ложе; он заразился и умер от этой болезни 18 февраля в возрасте двадцати девяти лет, всего через год после смерти отца. Два их сына заразились от них; один умер 8 марта в возрасте восьми лет; младший выжил, но был настолько слаб, что никто не надеялся, что он доживет до 1774 года и будет править Францией под именем Людовика XV. Если бы этот слабый мальчик умер, наследником престола стал бы Шарль, герцог Беррийский, но Шарль умер в 1714 году.
Был еще один возможный преемник — Филипп V Испанский, младший сын Великого Дофина; но пол-Европы обязалось не дать ему объединить две короны. Следующим на очереди был Филипп, герцог д'Орлеан, внук Людовика XIII, племянник и зять короля. Но у этого Филиппа была лаборатория, он проводил химические опыты, и поэтому его обвинили в том, что он отравил герцога и герцогиню Бургундских и их старшего сына. Врачи, проводившие три вскрытия, разошлись во мнениях относительно того, был ли использован яд. Филипп, взбешенный этими подозрениями, попросил короля устроить ему публичный суд; Луи считал его невиновным и отказался возлагать на него бремя и клеймо такого испытания.
Если бы эти линии наследования не сработали, оставалось последнее средство. Король узаконил своих незаконнорожденных сыновей, герцога Мэнского и графа Тулузского. Теперь (в июле 1714 года) он издал указ, который Парижский парламент зарегистрировал без протеста, о том, что при отсутствии принцев королевской крови эти незаконнорожденные должны наследовать его трон; а год спустя, к ужасу Сен-Симона и других вельмож, он постановил, что их ранг должен быть равен по закону рангу законных принцев. 84 Их мать, госпожа де Монтеспан, умерла, но их приемная мать, жена короля, любила их как своих родных и использовала свое влияние, чтобы продвинуть их в почестях и власти.
Именно среди этих проблем и утрат Людовик столкнулся с последним кризисом войны. Прощаясь с Вилларом, который уезжал встречать наступление Евгения на бельгийском фронте, король, которому сейчас было семьдесят четыре года, на мгновение сломался. «Вы видите мое состояние, Марешаль, — сказал он. «Мало было примеров того, что со мной случилось, — потерять в один и тот же месяц внука, внучку и их сына, подающих большие надежды и горячо любимых. Бог наказывает меня. Я вполне заслужил его; на том свете я буду страдать меньше». Затем, оправившись, он продолжил: «Оставим мои домашние несчастья и посмотрим, как предотвратить несчастья королевства. Я вверяю вам силы и спасение государства. Фортуна может быть неблагосклонна к вам. Если это несчастье случится с армией, которой вы командуете, каково будет ваше мнение о том, что мне лично следует предпринять?» Вилларс ничего не ответил. «Я не удивлен, — сказал король, — что вы не ответили мне сразу. В ожидании, пока вы изложите свою мысль, я выскажу свою. Мне известны рассуждения придворных; почти все желают, чтобы я удалился в Блуа, если моя армия будет разбита. Со своей стороны, я знаю, что армии такого размера никогда не терпят такого поражения, чтобы большая часть не смогла отступить на Сомму, реку, которую очень трудно перейти. Я должен отправиться в Перонн или Сен-Кантен, собрать там все войска, которые у меня есть, сделать последнее усилие вместе с вами, и мы погибнем вместе или спасем государство». 85
Победа Вилларса при Денейне лишила короля такой героической смерти. Он пережил эту битву на три года, а мир — на два. Если не считать анального свища, который уже давно вылечен, его здоровье оставалось достаточно крепким на протяжении семидесяти лет. Он ел немерено, но никогда не толстел; пил умеренно; даже в суровую зиму 1708–9 годов мало дней проходило без активных упражнений на свежем воздухе. Трудно сказать, мог ли он прожить дольше, если бы у него было меньше врачей, и не были ли чистки, кровотечения и пот, которыми они его лечили, большим проклятием, чем те болезни, от которых они должны были избавить. Один врач в 1688 году дал ему такое сильное слабительное, что оно подействовало на него одиннадцать раз за восемь часов; после этого, как нам говорят, он почувствовал некоторую усталость. 86 Когда Риго в 1701 году создал картину, которая занимает столь видное место в Лувре, он изобразил Людовика все еще дерзким, с силой и победой, в государственных одеждах, в черном парике, скрывающем белые волосы, и с пухлыми щеками, свидетельствующими об аппетите. Семь лет спустя Койсевокс в великолепной статуе в Нотр-Даме изобразил его коленопреклоненным в молитве, но все еще больше осознающим королевскую власть, чем смерть. Возможно, художники облекли его в гордыню, которую он не испытывал, ибо в те неуспешные годы и в тех тяжелых испытаниях он научился смиренно принимать упреки, по крайней мере от Ментенона. 87 В детстве он попал в руки фанатичного иезуита Ле Телье, сменившего в 1709 году Пьера Ла Шеза на посту духовника короля; «наследник Карла Великого просил прощения за свои грехи у сына крестьянина». 88 Сильный заряд католической веры и благочестия, который он получил от матери, вырвался на поверхность теперь, когда страсть утихла, а слава утратила свой блеск. Ходили слухи, что в 1705 году король, в порыве своей набожности, стал членом иезуитского братства; а во время его последней болезни добавили, что он принял четвертый обет, став полноправным членом Общества Иисуса. 89
В январе 1715 года он потерял свой знаменитый аппетит и так заметно исхудал, что в Голландии и Англии заключались пари, что он не проживет и года. 90 Читая депеши на этот счет, он смеялся над ними и продолжал заниматься своими делами: конференциями, приемами послов, смотрами войск, охотой и заканчивал день со своей семидесятидевятилетней женой, верной, изможденной Майнтенон. 2 августа он составил завещание, в котором назвал герцога Мэнского опекуном Людовика XV
