сельскохозяйственные культуры. Истоки этой методы уходят еще в колониальное прошлое, когда в периоды феодализации плантаций было бессмысленно и опасно содержать большие контингенты рабов в общих бараках-сензалах, рассчитанных лишь на их кратковременный сон, а затем продолжение изнурительной работы. Со второй половины XIX в. нельзя не учитывать в связи с «сельскими брешами» саму агротехнику производства кофе, т. е. наличие пространства между кофейными деревцами, которое нередко предоставлялось в распоряжение таких рабов-крестьян. Бразильское рабство как охраняемый государством институт практически изжило само себя, а оставшиеся в национальной памяти и связанные с ним вопиющие несправедливости породили в народе страны неукротимую любовь к свободе. Руины рабства были смыты мощным потоком иммиграции, сначала европейской, а затем и всемирной. В бурлящем этническом котле рождалась молодая бразильская нация, со времени независимости которой, как мы знаем, и сегодня не прошло еще и двухсот лет.
По литературе и своему опыту преподавания в бразильских университетах я хорошо знаком с событийной схемой национальной истории этой страны: колония — империя — республика. Однако с теоретической точки зрения изменения, которые Бразилия претерпела за последние два с половиной века, несомненно, являются ее межформационной, многоступенчатой революцией, т. е. в данном случае сменой сложного, многоукладного, традиционного исторического типа общества другим типом — урбанистическим (ныне 80 % бразильцев проживают в городах), буржуазно-капиталистическим. Начавшись в конце XVIII в., эта революция продолжается и по сей день, откликается на вызовы глобализирующегося мира, модифицирует бразильскую политическую и экономическую реальность с учетом социальных потребностей своего общества, как это происходит в развитых странах Запада.
В череде событий, явлений и целых периодов, которые можно связать с упомянутой революцией, мы бы выделили несколько перемежающихся и неравнозначных составляющих, как это неизбежно бывает в исторической жизни формирующейся нации. Республиканско-освободительная линия открывается заговором Инконфиденсия Минейра 1789 г., как раз в то время, когда французы сокрушили Бастилию. Далее она ознаменована восстанием в Пернамбуку в 1817 г., Конфедерацией Экватора 1824 г., упоминавшимися выше антиправительственными движениями 30—40-х годов XIX в. и находит в итоге свое завершение в провозглашении в 1889 г. республиканского строя по прошествии столетия с начала Великой революции во Франции, культура которой всегда была близка бразильцам. Этнограф Генрих Манизер как-то писал, что если житель бразильской провинции мечтает о Рио, то житель Рио мечтает о Париже. Тяготы многолетней Парагвайской войны дали действенный толчок аболиционизму, сначала как идеологии, которая, однако, вскоре привела к активным акциям по ликвидации рабства. Республиканское и аболиционистское движения тесно переплелись. Рабство было упразднено за год до установления республики.
Все это вряд ли бы состоялось, если бы 7 сентября 1822 г. Бразильская империя не провозгласила своей независимости от Португалии, а ранее, в 1808 г. двор Браганса, спасаясь от наполеоновских войск, не добрался бы до Рио-де-Жанейро и в 1815 г. не уравнял бы в правах колонию и метрополию в рамках Объединенного королевства Португалии, Бразилии и Алгарви. Поколение, стоявшее у истоков бразильской имперской государственности во главе с «отцом независимости» Жозе Бонифасиу де Андрада-и-Силвой, вышло из стен факультета математики и естественных наук Коимбрского университета, преобразованного деятелем просвещенного абсолютизма маркизом Помбалом в 1772 г. Наследники молодой Бразильской республики, призванные укреплять ее основы и демократизировать институты, были, в свою очередь, выпускниками Военной академии в Рио-де-Жанейро. За упразднением рабства и монархии на бумаге должна была последовать борьба с латифундистской олигархией и таким ее политическим выражением, как коронелизм (от порт, coronel — полковник) всех видов и масштабов. Буржуазия страны в силу неразвитости промышленности либо была слишком слаба, чтобы в нее включиться, либо пошла на союз с крупными землевладельцами. Тогда за дело взялись тенентисты (от порт. tenente — лейтенант), выходцы из младшего и среднего офицерского состава армии. Их военно-политическое движение патриотического и антиолигархического характера в 20-х годах прошлого века внесло заметный вклад в развитие бразильской революции, о которой трактовалось выше. В конечном счете, тенентисты подготовили в Бразилии так называемую, «революцию 1930 года», эту революцию в революции, да и всю эпоху Жетулиу Варгаса.
Варгас — сложнейшая политическая фигура. Но образ политика складывается из его ответов на вызовы времени, в котором он живет и действует, а оно ставило перед ним задачи выбора дальнейшего пути Бразилии в условиях мирового экономического кризиса, успехов германского национал-социализма и итальянского фашизма, роста влияния их сателлитов — бразильских интегралистов, непрерывного давления со стороны мощных объединений выходцев из «стран оси», распространения тлетворных, человеконенавистнических расовых теорий и т. п. И все же, невзирая на все колебания и ошибки Варгаса, он вошел в историю страны как патриот, национально мысливший политик, строитель бразильской индустрии и антифашист, объявивший 22 августа 1942 г. войну Германии и ее союзникам. Последнее стоит особенно дорого, ибо нет ничего более противоположного, чем расизм и бразильцы — дети всех рас и наций Земли. Народ не обманешь: когда 24 августа 1954 г. Варгас застрелился, на улицы бразильских городов, чтобы почтить память покойного, впервые вышли миллионы и миллионы его сограждан.
Таким образом, нацистско-фашистский искус бразильская революция выдержала с честью. Однако судьба готовила ей другое сложное испытание. Победа над фашизмом чрезвычайно усилила лагерь мирового коммунизма. А что может быть более притягательным и манящим для бедняков, в частности, и бразильских, как перспектива сытости, благополучия и не формального, а подлинного равенства во всем с власть имущими? Этот пьянящий дурман перекинулся на Латинскую Америку, когда в 1959 г. к власти на Кубе пришли Ф. Кастро и его сторонники. Сказать, что Бразилия была тогда, да и остается во многом доныне, страной социальных контрастов, значит не сказать ничего. Правда, во второй половине 50-х годов, когда на просторах штата Гояс началось строительство новой столицы — Бразилиа, у многих, например, массы бедняков-кандган-гус, выходцев с Северо-Востока, и других появилась работа. Однако жизнь продолжалась, в 1960 г. строительство города было завершено, а новое правительство Ж. Гуларта не внушало бразильскому истеблишменту уверенности в своем будущем.
Тогда к власти на два десятилетия пришли военные, поддержанные, между прочим, постаревшими тенентистами. Военный режим был жестким ответом на вызов мирового коммунизма. Поле демократии в стране оказалось резко редуцированным, начались политические преследования и эмиграция. Между тем, общеизвестно, что именно в это время Бразилия добилась выдающихся результатов в индустриальной модернизации и концентрировала силы, чтобы с большей уверенностью и последовательностью шагнуть в свое демократическое завтра, теперь уже с учетом всех его искушений, ловушек и подвохов. Нельзя, на наш взгляд, исключать упомянутый период из истории бразильской революции. Он являлся ее продолжением.
Свою зрелость политическая система Бразилии, сложившаяся после ухода военных, продемонстрировала в сентябре 1992 г., когда Палата депутатов подавляющим большинством голосов высказалась за отставку президента Ф. Коллора, уличенного в коррупции. Я работал тогда в Бразилии и, признаюсь, трудно
