болгары, сербы и хорваты; другие из той же Русской земли двинулись на запад и основали государства ляшское и моравское или чешское. Те, которые воевали с греками или римлянами, назывались словинцы, и потому это имя у греков стало известнее, чем имя русское, а от греков и наши летописцы вообразили, будто нашему народу начало идет от словинцев, будто и русские, и ляхи, и чехи произошли от них. Это неправда, русский народ испокон века живёт на своей родине, а остальные, вышедшие из Руси, появились, как гости, в странах, где до сих пор пребывают. Поэтому, когда мы хотим называть себя общим именем, то не должны называть себя новым словянским, а стародавним и коренным русским именем».
Восточнославянский этнос изображён здесь в качестве «автохтона, домородника» на Русской равнине, что не соответствует современным знаниям об этногенезе древнерусской народности. Данный отрывок свидетельствует, скорее, о степени национального самоотречения Крижанича ради идеи славянского единства под эгидой русской монархии.
Гораздо большее научное значение имеет его критика некоторых исторических сюжетов позднего русского летописания и западноевропейской историографии — «тех басен», по его словам, «что были выдуманы и вписаны в народную историю льстецами и придворными баятелями царя Ивана и иных русских государей». Обширные познания Крижанича в классической литературе, наряду со тщательным изучением летописного свода 1652 года и некоторых других летописцев, привели его к решительному отрицанию распространённых взглядов о происхождении славян от скифов, названия Москвы от библейского Мосоха, а Руси — от «народа Рос», упомянутого в Книге Иезекииля [48] («Толкование исторических пророчеств», 1674). Не меньшую проницательность он проявил и в отношении другой «басни» — призвании Гостомыслом Рюрика с братьями. Правда, критические аргументы его — чисто рационалистические: ведь призвание трёх князей, могло лишь ослабить Новгород, говорит Крижанич, поскольку его земли надо было разделить на три части. На самом деле, «когда великий богатырь Владимир сделался славен поборением своих сопротивников, а ещё славнее принятием христианской веры, то люди, желая его восхвалить, выдумали эту сказку, чтобы придать древность его племени». Имя Гостомысла он объяснил в духе «народной» этимологии: «Выдумали, что некто умыслил призвать гостей на Руси; и вот сказочник дал призывателю соответственное имя: Гостомысл».
«Глупа и груба», по мнению Крижанича, и «ложь» о происхождении русских правителей «от Августова поколения».
Смерть царя Алексея Михайловича в 1676 году, наконец, вырвет Крижанича из тобольского уединения. Он получит царское прощение и разрешение выехать из России.
Вернувшись в Европу, он станет членом иезуитского ордена и примет монашество под именем Августин. В течение нескольких лет из-под его пера выйдет ряд трактатов на разные темы, в том числе история Сибири на латинском языке.
По свидетельству Николаса Витсена («Северная и восточная Татария»), Юрий Крижанич в 1683 году примкнул к польскому войску Яна Собеского, спешащему на помощь осаждённой Вене, и погиб 12 сентября в бою с турецкими войсками.
Большинство его сочинений будет опубликовано только в XIX веке.
В короткое царствование царя Фёдора Алексеевича (1676–1682), опять по прямому царскому повелению, составляется грандиозный план изложения русской истории, известный под условным названием «Предисловие к исторической книге». Его автор, оставшийся неизвестным, смотрит на вещи широко, выказывая знакомство с принципами европейской университетской учёности своего времени.
Первым из русских книжников он выделяет историю в особую отрасль знания. В духе европейского гуманизма XVI–XVII веков она именуется «учительницей жития и светом истинным», «вечным наследием», которое «всегда разумные плоды и пребогатые рождает». Чтение исторических книг — это «смотрение» в прошлое, «яко в зерцале». Наряду с немалой пользой для нравственного развития, оно способствует познанию настоящего и предвосхищению будущего («от прешедших дел настоящее познаваем, а будущее разумом изобразует»).
«Предисловие» советует будущему историку придерживаться определённых принципов и методов исторического изложения: разделять историю светскую и церковную; соблюдать хронологическую и сюжетную завершённость, «чтобы знал, откуду начинати историю и до которых мест писати»; следить, «чтобы всякое дело на своем месте написано было, где доведётся и пристойно расположено»; выявлять причинно-следственные связи: «також писати, как, для чего и каким образом учинился, чтобы не токмо случаи и конец делам, но при том и доводы и причины их познавалися»; а пуще всего, оставаться беспристрастным, правдивым, чистым сердцем и разумом — «чтобы душа и охота историкова была бы тихая и ничем смущенная, также и слово бы было чистое, свойственное и разумичное, и ясное, тихий бы был историк, и не суров, и правдою б всё писал» и т. д.
Прежние русские исторические сочинения, по мнению автора «Предисловия», не годятся для глубокого познания истории: «хотя и разные повести и летописцы словенским языком написали, однакож несовершенным описанием и не по обычаю историческому, притом и не согласуются меж собою вовсе те летописцы».
И далее он развёртывает собственно план предстоящего исследования согласно вышеизложенным требованиям: собрать сведения от самых достоверных историков древних и новых, не только славянских и русских, но также иностранных — греческих, латинских и польских, и сообразно с ними поведать о происхождении славянства и русского народа, и потом систематически изложить век за веком, «по обычаю историков», дела церковные и светские, воинские и посольские, «потому во всех народах, что есть на свете, книги и истории своего государства, и начала, и предки их, и произведение есть, от разных историков писаны, и в типографии преданы, только московский народ и российский историю общую от начала своего не сложили и не издано…».
Книга не была ни написана, ни напечатана, а само «Предисловие» окольничий Алексей Тимофеевич Лихачёв (ок. 1635–1729) приложил к своему рукописному экземпляру Степенной книги — в таком виде оно и дошло до потомства. От Татищева известно, что Лихачёв составил жизнеописание государя Фёдора Алексеевича, позднее утраченное. Однако он ли был автором «Предисловия» или кто-то другой, так до сих пор и остаётся невыясненным.
Вплоть до второй половины XVIII века российскому читателю был доступен единственный цельный труд по отечественной истории, напечатанным типографским способом, — «Синопсис» (в переводе с греческого — «сокращение») архимандрита Киево-Печерской лавры Иннокентия Гизеля. Изданный в 1674 году, он только до конца XVII столетия выдержал пять переизданий, был переведён на греческий язык, а позднее, по распоряжению Петра I, и на латинский.
«Синопсису» суждено было стать венцом древнерусской историографической мысли XVI–XVII веков. По сути, это
