до сих пор не нашлось никого, кто бы защитил столь возвышенное и священное исследование от обвинений в нечестии. Таким образом, мой дух пробудился, и… Я тоже загорелся желанием философствовать, думая, что создам труд, недостойный похвалы… если смогу защитить… эту древнюю магию, изучаемую всеми мудрецами, очищенную и освобожденную от ошибок нечестия и наделенную своей собственной разумной системой».23
Тритемий ответил добрым советом:
Говорите о публичных вещах для всех, а о возвышенных и тайных — только с самыми возвышенными и уединенными из ваших друзей. Сено — волу, а сахар — попугаю. Правильно истолкуйте это, чтобы вас, как и некоторых других, не растоптали волы.24
То ли из-за осторожности, то ли из-за отсутствия издателя, Агриппа двадцать лет воздерживался от выпуска своей книги в печать. Император Максимилиан призвал его на войну в Италию; он хорошо показал себя на поле боя, но воспользовался случаем, чтобы прочитать лекции по Платону в Пизанском университете и получить степени по праву и медицине в Павии. Он был назначен городским адвокатом в Меце (1518), но вскоре лишился этой должности, вмешавшись в судебное преследование молодой женщины, обвиненной в колдовстве; он добился ее освобождения от инквизиции, но затем счел разумным сменить место жительства (1519). В течение двух лет он служил Луизе Савойской в качестве врача; однако он вступил в такое количество споров, что она прекратила выплачивать ему жалованье. Вместе со второй женой и детьми он переехал в Антверпен, стал историографом и придворным библиотекарем регентши Маргариты Австрийской и смог регулярно питаться. Теперь он написал свой самый важный труд, De incertitudine et vanitate scientiarum; он опубликовал его в 1530 году, а затем, как ни странно, выпустил свою юношескую De occulta philosophia с предисловием, в котором отказался от дальнейшей веры в мистическую абракадабру, о которой там подробно говорилось. Эти две книги вместе оскорбили весь познанный мир.
Оккультная философия утверждала, что как человеческая душа пронизывает и управляет телом, так и spiritus mundi пронизывает и управляет вселенной; что этот великий резервуар душевных сил может быть задействован разумом, очищенным нравственно и терпеливо наставляемым на магических путях. Укрепленный таким образом, разум может открыть скрытые качества предметов, чисел, букв, слов, проникнуть в тайны звезд и овладеть силами земли и демонами воздуха. Книга широко распространялась, а ее многочисленные посмертные издания породили легенды о договоре Агриппы с дьяволом, который сопровождал его в облике собаки,25 и позволял ему летать над земным шаром и спать на луне.26
Превратности жизни ослабили претензии Агриппы на сверхчувственный опыт; он узнал, что никакая магия или алхимия не может прокормить его семью или уберечь от тюрьмы за долги. В гневном разочаровании он отвернулся от стремления к знаниям и в возрасте тридцати девяти лет написал «О неопределенности и тщете наук», самую скептическую книгу шестнадцатого века до Монтеня. «Я хорошо понимаю, — гласит его экзордиум, — какую кровавую битву мне предстоит вести….. Прежде всего, поднимут шум паршивые (педикулезные) грамматики, а также… злобные поэты, историки, продающие пустяки, крикливые ораторы, упрямые логики…. роковые астрологи…. чудовищные маги…. спорные философы….». Все знания неопределенны, все науки тщетны, а «ничего не знать — самая счастливая жизнь». Именно знание разрушило счастье Адама и Евы; именно признание Сократа в своем невежестве принесло ему удовлетворение и славу. «Все науки — это только постановления и мнения людей, столь же вредные, сколь и полезные, столь же вредные, сколь и полезные, столь же плохие, сколь и хорошие, ни в одной части не совершенные, но сомнительные, полные ошибок и разногласий». 27
Агриппа начинает свое опустошение с алфавита и порицает его за обескураживающие несоответствия в произношении. Он смеется над грамматиками, чьи исключения более многочисленны, чем их правила, и которых постоянно перевешивает народ. Поэты — безумцы; никто «в здравом уме» не может писать стихи. Большая часть истории — это басня, но не «небылица», как ошибочно назвал бы ее Вольтер, а постоянно меняющаяся басня, которую каждый историк и каждое поколение преобразуют заново. Ораторское искусство — это совращение разума красноречием в заблуждение. Оккультизм — фикция; его собственная книга об этом, предупреждает Агриппа, была «ложной, или, если хотите, лживой»; если раньше он и занимался астрологией, магией, гаданием, алхимией и другими подобными «штучками», то в основном благодаря настойчивым просьбам покровителей, требующих эзотерических знаний и способных заплатить. Кабала — это «не что иное, как пагубное суеверие». Что касается философов, то само по себе разнообразие их мнений ставит их вне суда; мы можем оставить их опровергать друг друга. Пока философия пытается вывести мораль из разума, она заторможена иррациональной противоположностью нравов по месту и времени, «из чего следует, что то, что в одно время было пороком, в другое время считается добродетелью, и то, что в одном месте добродетель, в другом — порок». Искусства и профессии так же, как и науки, осквернены ложью и тщеславием. Каждый суд — это «школа развращенных обычаев и прибежище отвратительного нечестия». Торговля — это предательство. Казначеи — воры; их руки липкие от птичьей извести, их пальцы заканчиваются крючками. Война — это убийство многих ради забавы немногих. Медицина — это «определенное искусство человекоубийства», и часто «во враче и лекарстве больше опасности, чем в самой болезни».
Что из всего этого следует? Если наука — это преходящее мнение, а философия — тщетные рассуждения умственных личинок о природе бесконечного, то чем должен жить человек? Только Словом Божьим, явленным в Библии. Это звучит по-евангельски, и действительно, среди сомнений Агриппы есть несколько утверждений реформы. Он отвергает временную власть пап и даже их духовную власть, когда она противоречит Писанию. Он осуждает инквизицию, убеждающую людей не с помощью разума и Писания, а с помощью «огня и пидорасов». Он желает, чтобы Церковь меньше тратила на соборы и больше на благотворительность. Но он идет дальше реформаторов, когда признает, что авторы Ветхого и Нового Заветов были склонны к ошибкам. Только Христос всегда прав и истинен; только Ему мы должны доверять; в Нем — последнее прибежище ума и души.
Агриппа наслаждался фурором, вызванным его буйством, но расплачивался за это удовольствие все оставшиеся годы. Карл V потребовал, чтобы он отказался от своей критики церкви. Когда он отказался, его
