он держал карету, которую получил в подарок от русского императора, а с конца 1870-х годов пользовался услугами докторов, присланных ему из Ташкента.
Несмотря на эти немногочисленные и скорее внешние примеры вестернизации, Бухара при Музаффаре в основном оставалась незатронутой западным влиянием. Там по-прежнему открыто имели рабов и тайно торговали ими. Заключенных по-прежнему могли всю жизнь держать в цепях или в кишащих паразитами глубоких ямах. Неверных жен забивали камнями, а других преступников могли сбросить с вершины главного столичного минарета или швырнуть в колодец, дно которого было утыкано острыми копьями. Абсолютное затворничество для женщин, всеобщий комендантский час после захода солнца и унизительные ограничения для евреев продолжали существовать в Бухаре, как и столетия назад. И на базарах, и во дворце эмира излюбленным развлечением оставались соблазнительные танцы бачей. Бухарец по-прежнему подвергался публичной порке и штрафу, если заговоривший с ним на улице раис (духовно-полицейская должность в узбекских ханствах и Туркестанском генерал-губернаторстве. – Пер.) обнаруживал недостаточное знание Корана. Наконец, к приезжим иностранцам, включая официальных русских послов, местное население относилось с большим подозрением, а правительство эмира обращалось с ними почти как с пленниками. Лансдел резюмировал свои впечатления о Бухаре начала 1880-х годов словами, что после пересечения Гиссарских гор между Самаркандом и Шахрисабзом он почувствовал, что покинул XIX век и вошел в какой-то экзотический древний мир – мир, в котором, в отличие от русского Туркестана, население еще не начало получать плюсы от русской цивилизационной миссии.
В Хиве условия были во многом такими же, а возможностей для контакта с западной культурой еще меньше, чем в Бухаре. Хива никогда не имела регулярной армии и во время войны полагалась на временные силы, которые набирали преимущественно из туркмен. После 1873 года, когда Хива утратила право вести войны, набор туркменских рекрутов больше не производился. Таким образом, армия как канал проникновения западного влияния в Хиве не существовала. Кроме того, русская торговля с Хивой была менее развита, чем торговля с Бухарой. Наконец, дипломатические контакты Хивы с Россией ограничивались маленьким уединенным военным гарнизоном в Петро-Александровске, и хивинские чиновники редко посещали Ташкент или Петербург.
Несмотря на эти препятствия, и хан, и диванбеги были страстными почитателями Запада. В 1874 году Мухаммад Рахим завел при дворе типографию, руководить которой поставил некоего Атаджана Адбалова – молодого человека, который учился в русской школе. До 1878 года Адбалов учился технике печатания у одного перса, жившего в Хиве. Затем стал работать самостоятельно и в 1880 году издал первую в Центральной Азии печатную книгу. Однако дворцовая типография не оказала влияния на жизнь в Хиве, поскольку напечатанное не продавалось и не раздавалось людям, а использовалось только при дворе. Основным предметом издания были стихи, значительную часть которых писал сам Мухаммад Рахим. После смерти хана в 1910 году типографию закрыли. Первое явление Мухаммада Рахима западному миру произошло в 1883 году, когда он присутствовал на коронации Александра III в Москве. Находясь в России, хан научился курить сигареты и приобрел в Петербурге телефон, который увез с собой домой. По возвращении в Хиву он уменьшил свой гарем до девяти женщин и велел им носить корсеты и турнюры. Еще до своей поездки в Россию Мухаммад Рахим гордился тем, что имел очки. В декабре 1883 года он говорил швейцарскому путешественнику Генриху Мозеру, что надеется получить от России разрешение на поездку в Западную Европу. Когда Мозер рассказал ему, что князь Витгенштейн получил от Музаффара согласие на строительство телеграфной линии, Мухаммад Рахим тут же изъявил желание иметь телеграфную связь между Хивой и Казалинском. Еще более активным сторонником западных форм жизни был Мухаммад Мурад. Этот диванбеги имел в Хиве дом, построенный и обставленный, как у русских в генерал-губернаторстве, с окнами, обитыми бархатом креслами, диванами, столами и большим роялем, который император прислал хану.
Однако помимо того, что относилось ко двору, западное влияние больше не сказывалось нигде. Даже запрещение рабства в 1873 году не произвело большого влияния на традиционный уклад жизни. Из-за того что в Хиве русских бывало меньше, чем в Бухаре, средний хивинец имел еще меньше контактов с иностранцами, чем средний бухарец. Тем не менее представители Запада, побывавшие в Хиве, отмечали более свободное поведение местных жителей с иностранцами, чем в Бухаре. Здесь не было такой подозрительности и постоянной слежки, как в соседнем ханстве, вероятно, потому, что Хиве, не имевшей политических притязаний, нечего было бояться со стороны России, а также потому, что Хива традиционно отличалась меньшим религиозным фанатизмом, чем Бухара – религиозная столица Центральной Азии. В 1879–1880 годах Хива даже выделила землю довольно значительному числу русских иммигрантов-меннонитов. Немцы по происхождению, меннониты предпочли уехать из России после 100 лет проживания, чем принять ставшую в недавнем времени обязательной воинскую службу. Они обосновались несколькими группами вблизи Хивы, Ташауза и Ходжейли. В Хиве меннониты сохраняли свою традиционную культуру, держались особняком и никак не влияли на население ханства.
Двенадцать лет, прошедшие после заключения договоров в 1873 году, можно назвать периодом небрежения со стороны России в отношении Бухары и Хивы. Петербург продолжал заботиться о безопасности границ, что было его главной целью в период завоевания и требовало наличия дружественных соседей, способных поддерживать внутреннюю стабильность. После того как позиции хивинского хана укрепились, благодаря демонстрации русской поддержки в борьбе против его мятежных туркменских подданных, оба ханства достаточно хорошо справлялись с предписанной им ролью, поэтому русская официальная политика невмешательства в их внутренние дела представлялась вполне оправданной. Сторонникам более агрессивной политики, которые были особенно влиятельны в русском Туркестане, не удалось добиться успеха в Петербурге. Даже в конце этого периода, когда возможные проблемы с престолонаследием грозили нарушить мир в Бухаре, имперское правительство не желало вмешиваться в ее дела больше, чем это было крайне необходимо.
Результатом политики России стала продолжающаяся изоляция Бухары и Хивы. Западные влияния, хотя появились уже в начале XIX века, к 1885 году оставались по-прежнему немногочисленными и слабыми. Даже договоры 1873 года не были полностью выполнены: постоянный русский представитель в Бухаре так и не появился, и почти ничего не было сделано, чтобы реализовать открывавшиеся, благодаря этим договорам, экономические перспективы. В Бухаре было – пусть и временно – позволено существовать рабству и даже тайной работорговле. Короче, новый статус Бухары и Хивы как зависимых от России государств почти никак не затронул их внутренней жизни.
Тем не менее за предвестниками перемен не требовалось ходить далеко. В середине 1870-х годов из-за внутренних проблем распалось третье зависимое от России государство Центральной Азии – Коканд, который был присоединен к русскому Туркестану. В
