же состоит в том, что и к концу периода раннего Средневековья в Европе социальная многоукладность изжита не была. Наряду с зависимым крестьянством и феодальными землевладельцами мы почти повсеместно находим более или менее значительные остатки слоя свободных мелких собственников либо даже широкую их массу, составляющую основную часть населения страны. Соответственно и свободная община не исчезает повсеместно. Аллод нигде, даже во Франции, не вытеснен феодом окончательно и полностью". Очень долго сохраняется рабство в разных видах и модификациях: дворовые слуги и холопы, пленные и покупные рабы, вольноотпущенники и кабальные люди не были лишь незначительной прослойкой сельского населения. Черты многоукладности в известной мере можно обнаружить и в недрах самого феодального уклада. Зависимое крестьянство феодальной эпохи никогда не составляло класса, единого по своему имущественному положению, социально-правовому статусу, по роли в политической и общественной жизни. Оно было разбито на многочисленные разряды, характеризующиеся разными формами зависимости, различными видами эксплуатации, которым они подвергались, т. е. разной степенью включения в систему феодальных отношений. Многие особенности положения разных социальных разрядов средневекового крестьянства генетически восходят к раннефеодальному и даже к еще более раннему времени.
В период «классического» Средневековья социальная многоукладность феодального общества не только не исчезает и не сглаживается, она еще более усиливается и приобретает новые черты. Принципиально новым было возникновение и развитие мелкотоварного уклада, связанного с ростом городов и городского населения. Признавая наличие его элементов и в обществе раннего Средневековья, все же приходится отметить подчиненное значение торговли и денежного обращения для становления социальной структуры раннефеодального общества. На втором этапе истории феодализма город начинает играть все более важную роль и во все большей степени влияет на социально-экономическую структуру в целом. Несомненна связь городского средневекового общественного уклада с феодальными производственными отношениями, но столь же несомненно и то, что городской уклад Средневековья не может быть полностью понят как феодальный. Средневековый город имел качественно иную, нежели феодализм, основу — и производственную и общественную.
Со своей стороны, город способствовал возникновению в недрах феодального общества социальных форм, которые знаменовали новый этап в развитии самого феодализма, а затем начинали перерастать его рамки. Это не обязательно означало зарождение капитализма, но под покровом феодальных юридических категорий начинали возникать отношения, по сути своей противоречившие феодальным, например, фьеф-рентные контракты, аренда, наемный труд в ремесле и в сельском хозяйстве. В дальнейшем некоторые из этих явлений станут симптомами раннекапиталистического развития, пока же это скорее формы нового уклада, связанного и переплетающегося с феодальным, но нефеодального по своей природе.
Вряд ли правомерно все формы социально-экономических отношений, встречающихся в Средние века, но не отвечающих нашим представлениям о феодализме, обязательно заносить либо в рубрику «пережитки дофеодального строя», либо в рубрику «зародыши капитализма». Наряду с такими несомненными переходными формами, характерными для предшествующих или для последующих обществ, в Средние века имели место и постоянно сопутствовавшие феодализму общественные уклады. Но не только в этом дело: и в тех укладах Средневековья, которые можно считать пережитками более ранней стадии общественного развития, следовало бы видеть не одно лишь их происхождение. Ибо, дав тому или иному социальному явлению Средневековья оценку как пережиточному, мы ведь ровным счетом ничего не объяснили. Самое существенное заключается в другом: каковы значение и место этих форм в рамках феодализма? Какую функцию они выполняют в системе средневекового общества? Совершенно ясно, что такие «пережиточные» формы, как свободное крестьянство или рабство, получали в феодальной социальной структуре новую окраску, меняли свой облик, включались в эту структуру и играли в ней определенную роль. Но вместе с тем они накладывали на систему феодального строя свой отпечаток и существенно его модифицировали.
Итак, наша мысль состоит в том, что, подобно обществам древности, средневековое общество от начала до конца, на любой стадии своего развития характеризуется глубокой многоукладностью и пестротой социальных и хозяйственных форм и что эта перманентная его многоукладность — при постоянной смене укладов и их соотношения и взаимодействия на протяжении всего Средневековья — является неотъемлемой и существенно важной его чертой. Более того: мы склонны полагать, что развитие феодального общества заключалось прежде всего в изменении соотношения различных укладов. Для разных феодальных обществ, даже на ограниченной территории только одной Европы, было характерно различное сочетание социальных укладов. Отсюда исключительная пестрота форм общественной жизни, с которой сталкивается историк, переходящий от изучения Германии или Франции к изучению Италии или Скандинавии и т. п. и даже рассматривающий одну страну, сравнивая социальную структуру разных ее областей: Бургундии и Иль де-Франса, Саксонии и Баварии, Новгородской земли и Киевского государства. Социальная многоукладность Средневековья — один из источников многотипности феодального развития.
Говоря о многоукладности средневекового общества как имманентно присущей ему черте, мы не склонны преувеличивать ее значения и терять за многоликостью форм общественной и политической жизни его феодальную природу. Называя это общество феодальным, мы тем самым исходим из представления о ведущей роли феодального уклада. Но столь же ошибочно при констатации феодальной природы средневекового мира забывать о характерной для него многоукладности.
* * *
Многотипность социально-экономического развития и многоукладность общественных отношений, характерные для формаций древности и Средневековья, связаны с неравномерностью исторического процесса в эти эпохи. Народы мира шли разными путями, и темпы их движения были очень различны. Одни общества развивались относительно быстро, структура иных характеризовалась большей консервативностью и даже застойностью.
Неравномерность исторического процесса приводит к тому, что классовые формации возникают первоначально в отдельных частях мира, где сложились наиболее благоприятные для их генезиса условия. Затем эти социальные формы «кругами расходились» на более широкие пространства, охватывая народы, отстававшие в своем развитии. В тех случаях, когда уже существовала достаточно подготовленная почва для распространения классовых отношений у этих народов, они вступали в новую стадию развития; когда такой почвы не было, органический переход не совершался, но тем не менее могло произойти усложнение их социальной структуры, ускорялось ее разложение либо возникал новый общественный уклад. Всякого рода влияния, завоевания, заимствования одним народом общественных форм, сложившихся у другого народа, опасно не только преувеличивать, но и недооценивать. Нередко именно подобные внешние воздействия оказывались решающими для судеб целых групп народов. Достаточно вспомнить о значении римского завоевания в социальной трансформации многих народов, у которых до того отсутствовал классовый строй, или о европейской колонизации стран Азии, Африки, Америки и других народов, не знавших капитализма.
На многообразные, в высшей степени пестрые формы автохтонных социальных порядков накладывался некоторый общий отпечаток: введение у них завоевателями или носителями внешнего влияния новых институтов сопровождалось известной нивелировкой поначалу явных особенностей. Скажем, население Иберии, Северной Африки, Галлии, Британии, придунайских областей, имевшее свои, только ему
