севера, проезжавший через регион в 1181 году, рассказывал о "безлюдной пустоте, оставленной наемными войсками, образе смерти и дыме пожарищ, висящем над каждым городом". То, что анархия способствовала распространению ереси, признала и сама Церковь, когда на Латеранском соборе 1179 года она объединила свои проклятия еретикам с горьким осуждением рутьеров, опустошавших Лангедок. Именно в общинах, разрушенных войной, ересь пустила прочные корни под защитой местных сеньоров, которых война сделала независимыми. "Что касается меня, вооруженного одним из мечей Божьих для отмщения Его гнева, ― писал Раймунд V аббату Сито, ― то я бессилен положить конец всеобщему отступлению от веры. Эта задача не под силу моим слабым силам. Величайшие вассалы моих владений сами заражены ересью, а вместе с ними и множество их подданных. Я не могу и не смею навязывать им свою волю".
Несмотря на постоянные войны и политическую дезинтеграцию, Лангедок сохранял необычайную жизнеспособность. Во всяком случае, до войны 1179 года он был богатой провинцией. Ее богатство было богатством развитого торгового общества, расположенного на торговых путях Средиземноморья. Она была связана скорее с Италией, чем с Францией. В Мюре, Каркассоне и Сен-Жиле проходили ярмарки международного значения, на которых, по слухам, торговля шла оживленнее, чем на ярмарках в Шампани. Их торговля, безусловно, была достаточно ценной, чтобы пизанцы и генуэзцы вступили в войну из-за нее в 1166 году. Сохранившиеся тарифы показывают, что в Сен-Жиле торговали шелком, пряностями и духами, а указ от 1178 года свидетельствует о существовании в городе 109 менял. Между Безье и Нарбоном добывалось серебро, что в сочетании с притоком денег от паломников, купцов и графов Барселоны способствовало созданию относительно развитой денежной экономики.
Общество, основанное на деньгах, а не на договорных услугах, неизбежно было более подвижно организовано, чем преимущественно сельскохозяйственное общество севера. Оно также, естественно, было городским обществом. Раймунд VI, по словам французского хрониста Гийома Бретонского, имел столько городов, сколько дней в году. Новые города, такие как Монпелье, вырастали вокруг аббатств и замков, а также на перекрестках дорог. Старые города разрастались до неузнаваемости. Тулуза, как сообщили ее консулы Раймунду VII в 1226 году, "ежедневно увеличивалась в размерах". Большинство этих городов развивались по итальянскому, а не по французскому образцу. Они управлялись представителями городской олигархии, известными как консулы. В начале XIII века консулы Тулузы имели ратушу и общую печать, и даже пытались, хоть и без особого успеха, подчинить себе окружающую сельскую местность Тулузена. Жители южных городов были столь же щепетильны в вопросах своих привилегий, как и любой итальянец. Монпелье изгнал своего графа в 1141 году. Жители Безье линчевали Раймунда-Транкавеля в соборе в октябре 1167 года. В 1180-х годах Тулуза почти постоянно воевала со своими графами. Но такие восстания были относительно редки, поскольку слабость номинальных сюзеренов в большинстве случаев делала их ненужными. Гораздо более распространенными были споры с епископом, который (в отличие от графа) обычно проживал в городе и неизменно имел интересы, которые нужно было защищать. В 1202 году горожане Лодева восстали против своего епископа и пытались заставить его принести клятву верности консулам. Епископ отказался от присяги и отлучил горожан от церкви, а восстание, по-видимому, было позднее подавлено. Подобные вспышки, некоторые из них были менее жестокими, чем эта, произошли в Нарбоне, Ле-Пюи и Менде. Неприязнь между епископом и горожанами во многом объясняет ту легкость, с которой ересь проникла в малые епископские города и небольшие укрепленные городки Лангедока. Здесь, как и в других отношениях, опыт Юга был предвосхищен в Северной Италии.
Во Франции были такие же большие и процветающие города, как на Юге. Однако Франция не была городским обществом в том же смысле, что и Лангедок, поскольку разделение между городом и деревней на севере было если не абсолютным, то уж точно четко определенным. Городские порядки почти не проникали в сельскую местность. В городах Юга, напротив, жили не только буржуа, но и городские рыцари и местные дворяне. В Тулузе рыцарские семьи владели частью стен и контролировали консульство до 1202 года. Знатные тулузские семьи, такие как Баррави и Мауран, строили собственные башни, подобно тому, как это делали их коллеги в Италии. Этот процесс происходил и в обратном направлении. Богатые буржуа становились рыцарями в Нарбоне и, вероятно, в Тулузе. Они обычно вкладывали свои состояния в земельные владения за пределами города, что было небезызвестно на севере, но, конечно, встречалось крайне редко. Возвышение тулузской семьи Капденье иллюстрирует как изменчивость южного общества, так и взаимодействие между городом и деревней, что придало цивилизации Лангедока ее особый характер. Бернард де Капденье родился в одноименной деревне, примерно в десяти милях от Тулузы, и переехал в город в 1161 году. Он умер в 1198 году, оставив несколько арендованных домов своему сыну Понсу. Понс стал консулом в 1202 году, сколотил значительное состояние на спекуляции землей и, наконец, удалился в свои поместья за городом. Таким образом, через два поколения Капденье вернулись в сельскую местность, откуда они вышли. Завещание Понса, датированное 1229 годом, включало 10.000 солей только на благотворительность, часть которого была использована для покупки участка, на котором сейчас стоит доминиканская церковь.
Богатство Юга отражалось во вкусе к роскоши и утонченности, который был присущ отнюдь не только высшей знати. На улицах каждого города, утверждал один моралист, можно было увидеть женщин, склонившихся под тяжестью палантинов, накидок и меховых уборов. Они слишком часто моются и слишком долго укладывают волосы. Другой считал, что они наносят на лицо столько краски, что ее не хватает для росписи статуй святых. Наставления по вежливости с запретами на грубые манеры за столом, хамский разговор и неприятный запах изо рта, являются отражением целого мира деликатности и утонченности, созданного обществом, в котором доминировали женщины. Если судить по предостережениям тогдашних проповедников, подобные жеманства не были неизвестны на севере. Путешественники с Юга, однако, находили дворы северных правителей слишком мрачными по сравнению с дворами своей страны. Гасконский трубадур Бертран де Борн жаловался на грубость двора Ричарда Львиное Сердце в Аржантане. Он находил женщин замкнутыми, духи резкими, а смех сдержанным. Гостя не осыпали щедрыми подарками, а охота была единственным доступным развлечением. Похоже, что Бертрану де Борну больше всего в Аржантане не хватало вычурных жестов и культа бессмысленной экстравагантности. И то, и другое было характерно для жизни аристократов Юга. Слова провансальского трубадура "Светлость — это щедрость", "дарить, чтобы было приятно " могли бы стать их девизом [1]. Возможно, Эбль II де Вентадур на самом деле не рубил, как утверждали его поклонники, телегу с ценным воском топором, чтобы произвести впечатление на своих гостей. Великолепные церемонии,
