XIV.
По инициативе товарища Зленченко, с его вечной "партийной дисциплиной", меня постоянно избирали председателем собраний ячейки, который всегда происходили поздно вечером, начинаясь note 204около 11-12 часов и кончались в 2 - 3 часа ночи. Всех присутствующих заставляли расписываться в особом "листе - де-презанс", который передавался бюро ячейки, выносившее затем постановления о возмездии отсутствующим — замечания, выговоры на собраний, предупреждения и пр.. Отсутствовавшие должны были оправдываться, доказывать законность своего абсентеизма дежурствами, исполнением тех или иных поручений партии, усиленной работой в советских учреждениях, командировками и т. под. Зленченко распекал (конечно, высшим он не смел делать внушений) провинившихся, щедро напоминая о "партийной дисциплине". Но во всяком случае все были настолько терроризированы, что даже и высшие партийные и советские работники, как, например, Сольц, Преображенский, Литвинов и другие, чтобы избежать нареканий и доносов в московский комитет партии со всеми их последствиями и объяснениями, являлись обыкновенно в собрание перед его началом, расписывались в "лист - де - презанс"", а затем незаметно потихоньку уходили… совсем, как в старые времена студенты, которые расписывались у педелей.
Чем же занималась эта ячейка (Упомяну попутно, что я, помимо этой ячейки, числился еще и в ячейке Наркомвнешторга, которая состояла всего из пяти человек — во всем учреждении только и было коммунистов . — Автор.), каков был круг ее обязанностей?
Вспоминая теперь через много лет об этом, я могу, не обинуясь, сказать, что главным занятием ее были дрязги между отдельными членами, которые выносились на общие собрания. Говорились речи, сыпались, как из рога изобилия, взаимные оскорбления. Происходили выборы в районные и другие комитеты, note 205обсуждались вопросы о пайках, приносились жалобы на администрацию отеля и пр. И, между прочим, обсуждались вопросы о пропаганде среди непартийных обитателей "Метрополя", об организации их в кружки… Все это было нудно и скучно и утомительно, ибо занимало много времени и всегда по ночам..
Конечно, все вопросы решались в конечном счете путем голосования Не помню уж, по какому случаю, собрание ячейки разбирало жалобу одного из членов ее на бюро, а, главным образом, на Зленченко. Собрание должно было входить в скучные подробности какого - то чисто кляузного дела. Говорились горячие, озлобленные речи с ораторскими потугами. Зленченко и члены бюро и оправдывались, и нападали, и все друг другу угрожали, кричали о своем влиянии в партии, кричали о своей честности, ссылались на свои близкие отношения с выдающимися партийными лицами… Мои попытки, как председателя, привести эти жаркие прения в сколько-нибудь приличный тон, прекратить взаимные оскорбления, попытки остановить ораторов и даже лишить слова некоторых наиболее зарвавшихся, так и сыпавших ругательствами, не только не встретили сочувствия среди собрания, но, наоборот, вызвали нарекания на меня, отлившиеся в конце концов в самую непозволительную ругань по моему адресу… Я несколько раз отказывался, в виду этого, от председательствования, но меня, ссылаясь на "партийную дисциплину", заставляли вести собрание…
Наконец, когда были уже вылиты ушаты и бочки помоев друг на друга и на меня и когда не оставалось уже ничего другого, как схватиться в рукопашную, мне удалось остановить "прения" и поставить на голосование вопрос о доверии нынешнему составу ячейки, что вызвало новый взрыв ораторских note 206упражнений и ругани..
Это было одно из первых заседаний ячейки, в котором я участвовал. Живя все время заграницей, я не знал о том, что в практике советского режима и коммунистической партии была установлена система исключительно открытого голосования по всем, даже самым деликатным личным вопросам И вот, ставя этот вопрос, я "позволил себе" сказать, что, как персональный, этот вопрос должен голосоваться путем тайной подачи голосов…. Это вызвало целую бурю возражений и новых оскорблений по моему адресу… Раздались обвинения меня в том, что я "кадет", бюрократ… Взяв слово, Зленченко стал настаивать на открытом голосовании, так как нам - де, коммунистам, нечего бояться высказывать и отстаивать свои мнения и взгляды прямо «в лоб», что такое мое предложение является "явно контрреволюционным", нарушает установившуюся в советской партийной практике систему, толкая нас назад от завоеваний партии к «буржуазным нравам и обычаям»..
Голосование было открытое. Зленченко и другие члены бюро внимательно следили и отмечали в списке, кто голосовал против?.. Таких было немного: люди боялись!.. Боялись доносов…
На другой день после собрания Зленченко вызвал меня в бюро ячейки, где все бюро с многозначащими указаниями сделало мне строгое внушение и, снисходя лишь к тому, что я, долго находясь вне советской России, не знал об установившейся системе голосования, "на первый раз" решило оставить это "дело" без последствий, не донося в центр…
Напомню читателю, что во всей советской России все вопросы note 207решаются,в целях наблюдения за голосующими, открытой подачей голосов. И вот, как это происходит. Возьмем любые выборные собрания. Председателями на них (как и весь президиум) всегда являются коммунисты. Оглашая список намеченных этой государственной партией кандидатов, председатель заявляет:
— Прошу товарищей и граждан, не согласных утвердить этот список, поднять руку.
Все граждане хорошо знают, что за голосующими следят, что имена голосующих против, заносятся в списки неблагонадежных, что им угрожают всякие неприятности, месть, аресты .. И поэтому понятно, что надо иметь бесконечно много гражданского мужества, чтобы голосовать против и, разумеется, таких смельчаков бывает мало.
На общем собрании всех живущих в "Метрополе", где я опять - таки "на основании партийной дисциплины", должен был по распоряжению бюро ячейки председательствовать, происходили тоже разного рода дрязги и взаимные нападки. Нападали главным образом на запуганных и забитых непартийцев, которых, кстати сказать, постепенно усиленно выживали из "Метрополя". Конечно, разного рода возлюбленные ("содкомы") и их присные и вообще лица, живущие в «Метрополе» по протекции разных сильных мира сего, были хорошо забронированы и их не смели касаться. Но тем острее и "принципиальнее" были нападки на слабо защищенных или совсем незащищенных. Упомяну о выселении С. Г. Горчакова. Это был старый уже человек, бывший крупный чиновник министерства торговли и промышленности (кажется, действительный статский советник), оставшийся на службе и в советские времена, и еще до моего приезда в Москву назначенный Елизаровым note 208управляющим делами комиссариата. Он служил верой и правдой новому правительству, в отношении которого был вполне лойялен. Оба его сына были офицерами красной армии, и один из них даже заслужил орден "красного знамени". Впоследствии С. Г. Горчаков был торгпредом в Италии. В " Метрополе " он жил с женой, замужней дочерью и ее ребенком, ютясь в одной небольшой комнате. В один прекрасный день ячейка устремила на него свой взор (его комната понадобилась "партийцу") и ему было предложено немедленно выехать. Он бросился ко мне. Мое предстательство не помогло. Я обратился к Красину, хорошо знавшему Горчакова и очень ценившего его. Но и заступничество Красина не помогло, и Горчаков должен был, в виду жилищного кризиса остаться с семьей хоть на улице. Куда было даваться человеку с волчьим паспортом «беспартийного». А дело происходило зимою. Поэтому я разрешил ему занять одну комнату в помещении комиссариата.
Вот из таких - то дел и состояли, главным образом, занятия общих собраний живущих в "Метрополь"… Но одно собрание врезалось в мою память, так как в этот день произошло событие, вызвавшее в "Метрополь", и среди партии, и в советском правительстве глубокую панику. Это было 25 сентября 1919 г. в самый разгар гражданской войны.
Шло одно из обычных собраний в роскошном белом зале "Метрополя". Кто - то из коммунистов, по назначению ячейки, прочел трафаретный доклад с призывом идти в коммунистическую партию. Шли какие-то нудные и вялые прения: ведь никто не мог, т. е., не смел возражать, а потому в этих "прениях" беспартийная публика ограничивалась тем, что задавала note 209докладчику вопросы. Он скучно и без всякого подъема — ведь он был докладчиком по назначению — играя избитыми митинговыми лозунгами, отвечал и пояснял. Я и весь президиум находились на эстраде (место оркестра в прежние времена), помещавшейся у входа в зал из вестибюля.
Вдруг резко распахнулась дверь и в нее театрально, как гонец в опере, стремительно вошел какой-то товарищ.. Он был явно взволнован и быстро подошел к эстраде. На нем была белая русская рубаха, и на его спине ярко выделялись пятна крови…
